Далёкие милые были - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Никоненко cтр.№ 40

В нашу театральную студию пришла девочка Оля, дочка поэта С. С. Наровчатова. Она была настоящей русской красавицей из доброй народной сказки. Таких глаз-незабудок, таких пухлых, манящих малиновых губ я больше не встречал – только в стихотворении Есенина «Не бродить, не мять в кустах багряных…»: «с алым соком ягоды на коже», «со снопом волос твоих овсяных». Она снималась в кино, в том же фильме у Воинова, откуда меня «уволили».

В школе я «ехал на тройках с бубенцами», да и то благодаря соседке по парте. Валя Дмитриева усердно занималась со мной, тянула, дабы я не увяз где-нибудь из-за непонимания предмета. Её старания не пропали, и я перешёл в 10-й класс. Чтобы отблагодарить её за труды, я выписывал ей контрамарки в театр Маяковского. Если помните, я их подделывал, но Валя этого не знала. Мы с ней даже пару раз вместе сходили: посмотрели «Леди и джентльмены» и «Гостиница «Астория». И в той, и в другой постановке замечательно играл Александр Ханов. Бывая на спектаклях то с подругой, то с мамой, Валя изучила весь репертуар Маяковки. А сам я ещё дважды посетил театр Вахтангова, посмотрел спектакли «Город на заре» и «Фома Гордеев».

Седьмое апреля – день рождения Ириной мамы. Купив букет роз и торт, без звонка отправился поздравлять именинницу. Когда пришёл, выяснилось, что баянист Слава уже там и уже на кухне, устроившись за маленьким столиком, пьёт водку с Марией Гавриловной. Слава изменился – мужик и живот уже отрастил. Мне предложили присоединиться, но я отказался. Что-то во всём этом было противное: и то, что мама с ним собутыльничает, и то, что он ей приятен.

Чай пили в гостиной. Там Слава достал из футляра баян, натянул лямки и рванул увертюру из «Детей капитана Гранта». Потом Ира села за рояль и, аккомпанируя себе, спела свою любимую «Всё стало вокруг голубым и зелёным».

Прошло чуть больше недели – вот и мой день рождения. Мне исполнилось 17 лет. Поздравили меня все, кроме Иры. Соседка по парте, красавица Валя, подарила мне оловянного солдатика, пожелав:

– Будь таким же стойким, как этот солдатик, – и чмокнула в щёку, – поздравляю!

Тут я вспомнил, как баянист Слава вот так же запросто поцеловал Иру, и это меня тогда задело – а оказывается, ничего страшного в этом нет.

Продал марки и купил два билета в Большой театр на «Жизель». Балет шёл в воскресенье днём. Позвонил Ире, сообщил, что недавно был мой день рождения…

– Поздравляю, – коротко сказала она. Я предложил ей отметить это событие походом в Большой театр, она согласилась.

«Не любит она тебя, Серёжа, – говорил я сам себе и тут же её оправдывал, – рано ей ещё любить. Дружит с тобой – вот и скажи спасибо». Да и дружит она как-то странно, однобоко. Она позволяет мне дружить с ней, а сама… сама вот по-лермонтовски «вспорхнёт и умчится, как птичка». Ещё я заметил, что при общении со мной, когда она слушает или сама рассказывает, глаза её выдают отстранённость от беседы, как будто в ней таится другой человек. Уловить присутствие этого другого можно по равнодушному взгляду, мимолётному отключению от разговора или в показном неестественном смехе. Пытаясь понять все эти проявления, что холодком обдавали мне душу, я перечитывал страницы «Войны и мира», где Лев Толстой исследует процесс формирования Наташи Ростовой в такие моменты, когда она просит Бориса поцеловать куклу или секретничает в постели с маменькой.

После «Жизели» Ира пригласила пообедать у них. Мария Гавриловна была в хорошем настроении, угощала нас домашними пельменями, Ира ела их со сметаной, Мария Гавриловна с уксусом, а я с маслом. За столом зашёл разговор о лете, Мария Гавриловна спросила, что я собираюсь делать. Ответил, что пока не решил: может, поеду с отцом охотиться на Смоленщину или на дачу в Головково. Тогда она предложила отправиться с ними в лагерь и вести там драмкружок: из пионеров я уже вырос, а вот для этого дела, по её мнению, вполне подхожу. Я обрадовался и сразу согласился. Предполагалось, что это будет лагерь в Мещерине. Мария Гавриловна пообещала всё устроить.

В школе к Первомаю готовили праздничный вечер, в программе запланировали концерт и танцы. Активисты-организаторы обратились ко мне: чем на этот раз смогу порадовать?

– Художественным свистом, – объявил я.

– Серёж, давай без фокусов…

– Хорошо, художественный свист отменяется, будут фокусы!

– Ну, Серёж…

– Не «ну», а гвоздь программы – фокусы!

Активисты согласились и решили, что мой номер будет завершающим.

В нашем Доме пионеров на новогодних ёлках всегда выступали фокусники: Арутюн Акопян или Дик Читашвили. Я у них кое-что подсмотрел, кое о чём сам догадался и даже придумал фокус, который должен был повергнуть публику в изумление.

Праздничный вечер. Концерт. И вот Лёнька Булычёв объявляет:

– А сейчас… маг и волшебник… Нико-нен-ко!

Под мелодию песни «Утро красит нежным светом…» (её учительница пения исполняла на пианино) я вышел, поклонился и начал показывать фокус с тремя платочками. Я сначала всё выполнил сам, а после для повтора уже пригласил желающего из зала. Подошёл один из учеников и на совесть связал концы всех платков. Эту связку я медленно, аккуратно сложил пополам, затем ещё раз пополам, ещё и ещё раз. Немного «поколдовав», попросил школьника осторожно потянуть один из платочков – тот без труда выскользнул из связки. Я её подкинул вверх – и два других платочка упали порознь.

Далее пошли в ход шарики для пинг-понга. Проглотив три один за другим, я судорожно (так, чтобы все это явственно почувствовали) икнул, выпил воды и по очереди извлёк изо рта все шарики. Вслед за этим развернул полуметровую афишу с крупной надписью «НикО-нен-КО» и, показав её публике, артистично разорвал на несколько кусков. Потом (по-акопяновски), выронив один кусочек, пластично склонялся за ним, а подняв, тщательно скомкал все обрывки. Несколько «колдовских» жестов, и я развернул афишу – она целая!

И вот коронный номер, но прежде я выдержал паузу, наслаждаясь тем, как мне удаётся воздействовать на зрителей: со сцены я видел недоумение и радость на лицах старшеклассников и учителей. С лучезарной улыбкой я обратился к залу:

– Есть ли у кого-нибудь сторублёвая купюра? – Публика заёрзала на стульях в замешательстве. Я добавил нотку снисходительности: – Так я и думал, таких денег ни у кого с собой нет. (В те времена сторублёвка была с водяными знаками и большого размера – с екатерининку ^[28].) Тогда, возможно, у кого-нибудь найдётся три рубля?

Три рубля оказались у Юры Зюзина, который сидел во втором ряду. Когда он подошёл к сцене, я протянул ему фанерную дощечку:

– Запиши здесь номер своей трёшки.

Сложив купюру пополам, я засунул её в конверт, взял со столика коробок спичек, достал одну и, прежде чем поджечь, обвёл взглядом всех присутствующих, медленно поворачивая голову. Чиркнул спичкой, поджёг конверт, держа его таким образом, чтобы он подольше горел. Когда от него осталась половина, я взял со столика металлическую тарелку и положил на неё остатки горящего конверта. Вдруг пламя ярко вспыхнуло (для этого я специально подкинул в тарелку кусочек фотоплёнки). Эффект был отличный – лица у зрителей вытянулись, Зюзин как-то глуповато улыбался.