Три дочери Льва Толстого - читать онлайн книгу. Автор: Надежда Михновец cтр.№ 131

Однако их общение резко оборвалось: 10 февраля 1923 года было принято решение о высылке В. Ф. Булгакова за пределы РСФСР на три года ^[1245]. Его публичные выступления и общественная деятельность шли вразрез с политикой Советов. Для Татьяны Львовны пришло время заступиться за него, и 23 февраля она написала заместителю председателя Совета народных комиссаров и председателю Моссовета Л. Б. Каменеву:

«Многоуважаемый Лев Борисович!

Пишу к Вам по поводу высылки заведующего „Толстовским музеем“ Валентина Федоровича Булгакова. Говорить я буду только от своего лица, хотя меня звали участвовать в коллективном протесте. Но я противница коллективных выступлений, особенно обращенных к безличному учреждению, как правительство.

В. Ф. Булгаков. 1916

Вас же, от которого хоть отчасти зависит отмена приговора, – я знаю лично. В те редкие свидания, которые я имела с Вами, я чувствовала в Вас доброжелательное отношение ко мне (вероятно, ради моего отца), которому я искренно отвечала.

Поэтому я пишу к Вам, как человек к человеку, и хочу сказать Вам, что карать за исповедание и выражение вечных истин – недостойно правительства, поставившего среди своих лозунгов принципы свободы, равенства и братства.

Всякие политические системы и между прочими та, в которую наше правительство хочет втиснуть нашу огромную, многогранную родину, – канут в вечность. Учение же добра, истины, любви и единения останется вечным.

Неизвестно, насколько высылка Булгакова явится для него наказанием. Таким людям везде и всегда хорошо, потому что они везде нужны. Но для его друзей и для меня лично это будет потеря друга, единомышленника и драгоценного помощника по любимому делу. Для нашего же правительства высылка его ляжет пятном, за которое многие осудят его. Еще я хотела сказать Вам, что Булгаков распродает все свое необходимое имущество: все расходы по визам для себя и семьи, а также и по паспорту его жены – возложены на него. Я хотела просить Вас, Лев Борисович, если уж высылка его неизбежна, – хотя бы снять с него эти непосильные расходы.

Вот все, что я хотела сказать Вам. Простите, если Вам это неприятно. Я ничего, кроме самых доброжелательных чувств, не имею и очень жалею, если Вас обидела» ^[1246].

Круг друзей Л. Н. Толстого, текстологи и музейщики выразили Валентину Булгакову свою солидарность, сфотографировавшись с ним перед отъездом. На памятной фотографии запечатлены более тридцати человек, среди них С. А. Стахович, Т. Л. Сухотина, А. Б. Гольденвейзер, И. И. Горбунов-Посадов, П. И. Бирюков, Н. Н. Гусев, К. С. Шохор-Троцкий, В. А. Жданов, В. Г. Чертков и другие. Это, несомненно, было выражение протеста.

30 марта В. Ф. Булгаков с семьей отправился в Чехословакию. Советская власть не сдержала своего решения: въезд в СССР был закрыт для него до августа 1948 года. В Европе жизненный путь Булгакова будет сложен, в годы Второй мировой войны он познает тюрьму и лагерь для интернированных советских граждан. После отъезда Валентина Федоровича директором Толстовского музея была назначена Татьяна Львовна Сухотина. Она переехала в дом, расположенный рядом с музеем, и заняла большую комнату.

Все годы ее московская жизнь сопровождалась материальными трудностями и разнообразными заботами. Татьяна Львовна делилась переживаниями с младшей сестрой: «Такая гнетущая тоска, что сказать не могу. И не знаю, чем ее объяснить. Все то, что меня мучает, было и прежде. Но теперь это режет сердце, а прежде было чувство, что все можно победить и что все „образуется“. Мучает меня то, что Таня необразованна, нездорова, в страшной опасности дурного поведения, без сильных нравственных устоев. 〈…〉 Мучает – не мучает, а гнетет постоянное отсутствие денег. Ни выстирать белья, ни почистить зубы, ни купить необходимый „Боржом“ или пару чулок – ничего нельзя». Тут же она написала и о душевной радости от прочтения книги Р. Роллана о Ганди, и о его влиянии на индийский народ, оптимистично заключая: «Идет сильная волна „непротивленческого“ движения, такая сильная, что чувствуется, что в ней будущая мощь и что только она сможет принести истинную свободу». Но затем мысленно вернулась к заботам текущего дня: «Хотелось бы участвовать во всем этом, а приходится бегать по магазинам и предлагать всякие никому ни на что не нужные и не продающиеся вещи, стирать свое тряпье и за деньги переписывать (это сейчас Таня делает) бездарные сочинения. Таня поступила в музей служить». Потом обратилась к особенностям своего нынешнего общения с сестрой и дочерью: «Бедная Сашка! Ты привыкла, что я тебя осуждаю! Нет. Я не осуждаю. А часто болею за то, что ты делаешь не совсем так, как мне казалось бы нужным. Ты иначе не можешь, я понимаю. Но и я не могу не иметь своих взглядов. Так же и с Таней. Я понимаю, почему она такая, какая есть: почему так, а не иначе смотрит на вещи, и не могу ее за это осуждать. Но и никак не могу одобрять. Могу только болеть душой за нее, так же, как иногда и за тебя». И завершала письмо: «Студии своей я еще не начинала, начну с 1 сентября. Сейчас я одна в музее – все сотрудники разъехались. А дела всегда много» ^[1247].

В. А. Жданов, один из сотрудников музея, вспоминал о Татьяне Львовне Сухотиной как о директоре: «Ни в какой степени она не была администратором. У Татьяны Львовны не проявилось начальнического тона. Работа, главным образом собирательская, была напряженной. Мы увлекались поиском картин, подлинных писем Толстого, старинной мебели для выставочных зал. 〈…〉 Ни разу я не видел Татьяну Львовну небрежно одетую, растерянною, не помню ее озлобленной или хотя бы неудержно раздраженной. Она была очень сдержанна и замкнута, но расположена к людям и помогала им» ^[1248].

У Александры Львовны было свое понимание характера взаимоотношений начальника и подчиненных. Об этом с добродушной иронией Татьяна Львовна писала брату Сергею: «Саша-чудачка, она мне писала, что у нас в музее слишком по-семейному. Я этого добивалась с самого начала очень сознательно: чтобы у нас в музее и с музейным отделом, и с месткомом все было дружно, близко и открыто. Я всегда, когда могу, нарушаю официальность и перехожу на человеческие отношения. И Саша меня в этом упрекает. Очень мало она размышляет, а думает, что и другие действуют по инерции. Я по опыту всей жизни пришла к тому, что дело делается только из-за любви к делу и большие дела делаются маленькими людьми (маленькими не по их ценности, а по их скромности), и в нашем музее были люди, любящие свое дело» ^[1249].