Три дочери Льва Толстого - читать онлайн книгу. Автор: Надежда Михновец cтр.№ 62

Но вернемся к истории завещания. 11 августа 1908 года Толстой записал в дневнике завещательное пожелание, чтобы его наследники отдали его писания в общее пользование, а в дневниковой записи от 4 февраля 1909 года он повторил просьбу к наследникам передать крестьянам землю и отдать сочинения «не только те, к[оторые] отданы… но и все, все в общее пользование» ^[603].

Расхождение между мужем и женой углублялось, чуткая Татьяна Львовна пыталась соединить в толстовской семье распадающееся на части. «Милая Санька 〈…〉 – писала она младшей сестре в начале июля. – Дай свою большую рожу поцеловать и приезжай как-нибудь, даже без папá. Я не скоро, вероятно, приеду в Ясную. Постарайся, если маменька будет пускать пики, – не подливать масла, а смягчать. Так хотелось бы, чтобы старики дожили ласково, мирно и спокойно. Для папá теперь больше ничего не нужно. Целую тебя, Таня» ^[604]. Но механизм был запущен; ни Чертков, ни Александра уже не могли остановиться.

Л. Н. Толстой с дочерью Татьяной. 1910

В том же году, находясь осенью в гостях у Черткова в Крёкшине, Толстой в присутствии трех свидетелей подписал первый вариант своего формального завещания. Вот этот текст:

«Заявляю, что желаю, чтобы все мои сочинения, литературные произведения и писания всякого рода, как уже где-либо напечатанные, так и еще не изданные, написанные или впервые напечатанные с 1 января 1881 года, а равно и все написанные мною до этого срока, но еще не напечатанные, – не составляли бы после моей смерти ничьей частной собственности, а могли бы быть безвозмездно издаваемы и перепечатываемы всеми, кто этого захочет. Желаю, чтобы все рукописи и бумаги, которые останутся после меня, были бы переданы Владимиру Григорьевичу Черткову с тем, чтобы он и после моей смерти распоряжался ими, как он распоряжается ими теперь, для того чтобы все мои писания были безвозмездно доступны всем желающим ими пользоваться для издания. Прошу Владимира Григорьевича Черткова выбрать также такое лицо или лица, которым бы он передал это уполномочие на случай своей смерти» ^[605].

Л. Н. Толстой с дочерью Александрой. 1908

Завещание от 18 сентября 1909 года было переписано Александрой Толстой. Однако юридической силы этот документ, как затем выяснилось, не имел: безадресная передача собственности была невозможна. 11 октября 1909 года Александра Львовна в письме Черткову среди прочего пометила:

«(Самое важное.) На днях много думала о завещании отца, и пришло в голову, особенно после разговора с Пав[лом] Ив[ановичем] Бирюковым, что лучше было бы, написав такое завещание и закрепив его подписями свидетелей, объявить сыновьям при жизни о своем желании и воле. Дня три тому назад говорили об это с папá. Я сказала ему, что была у Муравьева, что Мур[авьев] сказал, что завещание папá недействительно и что, по моему мнению, следовало бы сделать. На мои слова о недействительности завещания он сказал: „Ну что же, это можно сделать, можно в Туле“. Об остальном сказал, что подумает, а что это хорошо в том отношении, что, если он объявит о своем желании при жизни, это не будет так, как будто он подозревает детей, что они не исполнят его воли; если же после смерти окажется такая бумага, то сыновья, Сережа например, будут оскорблены, что отец подумал, что они не исполнят его воли без нотариальной бумаги. Из разговора с отцом вынесла впечатление, что он исполнит все, что нужно. Теперь думайте и решайте вы, как лучше. Нельзя ли поднять речь о всех сочинениях? Прошу вас, не медлите. Когда приедет Таня, будет много труднее, а может быть, и совсем невозможно что-либо устроить. Посылаю письма, какие есть.

Отец здоров, пишет второй разговор, многое переправил. 〈…〉

P. S. Свидетелями хорошо бы взять Дунаева, Гольденвейзера и Никитина. Все твои довольно близкие и имеют общественное положение. А. Т.» ^[606].

Складывается впечатление, что события будущего, 1910 года предварительно разыгрывались в осенних письмах 1909 года. В центре стоял вопрос о передаче в общую собственность всех произведений Л. Н. Толстого.

Итак, появилась необходимость определиться с кандидатурой наследника. 26 октября Толстой принимает решение завещать все одной Александре, при этом в личной беседе со своими единомышленниками оговаривает, что положение Софьи Андреевны не изменится: она продолжит пользоваться своими правами в отношении произведений, написанных до 1881 года. «Ну, да все эти мелочи и подробности ты обдумаешь вместе с Владимиром Григорьевичем, – обратился он к Александре Львовне. – Тяжело только тебе будет!» ^[607]

27 октября в письме к Черткову Александра вновь размышляла над темой завещания, существенно изменив на этот раз свое мнение: «Разглашать дело никоим образом нельзя. Если семья узнает об этом, то последние дни отца будут мучением. 〈…〉 Разглашение немыслимо. С этим согласен Л. Н. 〈…〉 Решайте вы все, друзья, можете ли вы доверить мне это такой великой важности дело. Я вижу только этот один выход и потому возьмусь за это (и знаю, что вы не пожалеете, что доверились мне), хотя много тяжелого придется пережить. Я самая младшая, менее всех в семье любимая, и вдруг мне поручили такое дело, через меня вырвали эти деньги у семьи! Меня возненавидят, это наверное. Но все равно я этого не боюсь. После смерти отца единственно, что останется для меня дорогого, – это его мысли. Так решайте же, только поскорее…» ^[608]

Тогдашние представления Александры о нелюбви к ней близких родственников, с одной стороны, и безграничное доверие и любовь отца к ней – с другой, изначально определяли характер поведения и решений младшей дочери.

1 ноября 1909 года и уже в Ясной Поляне Толстой подписал текст завещания, по которому единственной «юридической» наследницей его литературного наследства назначалась Александра Львовна Толстая.

И теперь несколько слов скажем об Александре Львовне. Позднему Толстому в семье были особенно близки дочери: Мария, Татьяна, а в последние годы, уже после смерти Марии, Александра. Она стала его помощницей, единомышленницей и верным другом. О своем особом чувстве привязанности к младшей дочери Толстой писал 15 февраля 1910 года в дневнике: «Саша и трогает, и тревожит. И рад, что люблю ее, и браню себя за то, что слишком исключительно. Пишу, и самому страшно. Да, да будет Его воля» ^[609].