Поэт и Царь. Из истории русской культурной мифологии: Мандельштам, Пастернак, Бродский - читать онлайн книгу. Автор: Глеб Морев cтр.№ 23

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Поэт и Царь. Из истории русской культурной мифологии: Мандельштам, Пастернак, Бродский | Автор книги - Глеб Морев

Cтраница 23
читать онлайн книги бесплатно

О смертном приговоре Дымшицу и Кузнецову было объявлено 24 декабря. Сразу несколько знакомых Бродского, посещавших его в последние дни перед новым, 1971-м, годом, свидетельствуют о том, что поэт написал и готовился послать письмо, адресованное генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Брежневу, с протестом против смертного приговора. Этот рискованный в положении Бродского жест вызвал удивление и непонимание его друзей. По воспоминаниям Генриха Штейнберга (ошибочно относящего эпизод к 1968 году), «письмо было адресовано Л.И. Брежневу по поводу приговора с высшей мерой наказания по ленинградскому „самолетному делу“. Я прочитал письмо и, естественно, как реалист, спросил: „Зачем тебе это? Ведь ничего не изменится: приговор из-за твоего письма не отменят, а ты и так на контроле, под колпаком: лишнее лыко в строку“. Он: „Тут же смертный приговор… Я должен написать“» [169]. Карл Проффер, находившийся с женой тогда в Ленинграде, вспоминает:

В один из дней перед праздником мы беседовали с Иосифом в его комнате, и в это время к нему пришел его хороший друг Ромас [Катилюс] <…>. От нечего делать он принялся листать книги и открывать ящики и в какой-то момент выдвинул верхний ящик стола с инкрустациями из слоновой кости, изображающими антилоп и других животных. Он увидел маленькую рукопись и вынул ее. Прочел с ошарашенным видом и передал Эллендее [Проффер], которая явно пришла в ужас, и наконец прочел я. Ромас забрал бумагу, сделал в ней какую-то поправку, и Иосиф резко сказал ему: «Не ты написал, а я. Я знаю эти дела», – с казал он и добавил, что это сырой черновик и он провозится с ним еще два дня. Письмо было адресовано Брежневу. <…> Письмо начиналось примерно так: «Как гражданин, как писатель и просто как человек…» Это было ходатайство об отмене смертного приговора. «Кровь – плохой строительный материал», – писал Иосиф. Он сравнивал нынешнюю советскую власть с другими режимами, в том числе с нацистским и царским. Он проводил параллель между немцами и Советами в их антисемитской направленности. Он рассматривал это как государственную политику и сравнивал с царским режимом, установившим черту оседлости. Он писал, что народ достаточно натерпелся и незачем добавлять еще смертную казнь. Ясно было, что, если Иосиф отправит это письмо, он сильно рискует своей свободой [170].

В своей хронике трудов и дней Бродского Валентина Полухина приводит начало этого письма:

Уважаемый Леонид Ильич!

Я хорошо представляю, что письмо это вызовет раздражение, если не гнев, и уже поэтому сознаю опасность, которой себя подвергаю. Тем не менее я решаюсь его написать, ибо существуют обстоятельства более сильные, чем инстинкт самосохранения [171].

Письмо Брежневу, помимо драматического контекста, обусловленного искусственно сдерживаемой советским государством эмиграцией евреев в Израиль, связано с несколькими важнейшими собственно литературными проблемами – самоощущением поэта и его поисками своего места в пушкинской традиции апелляции к власти в призыве «милости к падшим» и, шире, прямой коммуникации с «Левиафаном» на равных. Прямое соотнесение своей литературной биографии с пушкинской появляется у Бродского в период архангельской высылки, которую он, по его позднейшему выражению, «отказывается драматизировать» [172] и предпочитает ассоциировать не с советской репрессивной системой, а с образами пушкинской ссылки в Михайловском – у же весной 1967 года, встречаясь в Москве с американским поэтом Стэнли Кьюницем (Stanley Kunitz), Бродский демонстративно говорит о том, что «ссылка доставила мне удовольствие» и что «это был один из [самых] продуктивных периодов моей жизни» [173]. Наиболее наглядно эти параллели видны в графике Бродского периода пребывания в Норенской, где образ поэта (автопортрет: см. рис. на с. 79) вписан в ставшую масскультурной традицию изображений Пушкина (с гусиным пером, свечой на столе и т.п.) [174].

В отличие от нашего сегодняшнего взгляда, синхронный событиям взгляд «со стороны» не мог не уловить очевидное несовпадение статусов адресата и адресанта в случае эпистолярного обращения Бродского. Эллендея Проффер, сохранявшая, несмотря на восхищение поэзией Бродского, трезвость постороннего наблюдателя, не могла не отметить: «У Иосифа [было] искаженное представление о том, сколько значат для людей на самом верху поэты, не опубликованные в Советском Союзе, – он ведь не Солженицын» [175]. Действительно, с «внешней», объективирующей точки зрения в 1970 году Бродский не обладал социокультурным статусом, который позволял бы ему «истину царям с улыбкой говорить» – и тем более выступать автором лишенных всякой напускной светскости инвектив. Высочайший поэтический статус Бродского казался легитимным лишь для сравнительно узкого круга профессиональных литераторов и оппозиционно настроенной интеллигенции. Степень его известности и авторитета не шла тогда ни в какое сравнение не только с героем официальной поэтической сцены Евтушенко, но и со знаковой для всего мира независимой фигурой на советском литературном поле – Солженицыным, удостоенным в конце 1970 года Нобелевской премии и своей открытой оппозиционностью власти пусть ненадолго, но объединившим вокруг себя к концу 1960-х годов самые разные круги советского «неказенного» (по его же слову) общества – от либералов до националистов.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию