Венедикт Ерофеев: Человек нездешний - читать онлайн книгу. Автор: Александр Сенкевич cтр.№ 130

Зимакова. 1 /X — 62 г.”»¹³.

К тому времени комсомольская организация ходатайствовала об исключении Зимаковой из института «за порочащую связь» с Ерофеевым. Её персональное дело дошло до бюро горкома ВЛКСМ, где за неё заступился член бюро В. ЕЁ Колесников, студент ВГПИ. После этого комсомольское собрание группы Я-41, в которой училась Зимакова, приняло 4 октября 1962 года компромиссное решение:

«“Заслушав и обсудив поведение комсомолки Зимаковой В., собрание постановило:

1. Оставить студентку Зимакову в институте, но с тем условием, что она никогда не будет встречаться с Ерофеевым.

2. При первой же попытке встретиться с ним студентка Зимакова будет исключена из института без особого предупреждения.

3. За аморальное поведение объявить комсомолке Зимаковой строгий выговор с занесением в личное дело.

Комсорг Сидорова”.

Таким образом, Зимакова осталась в институте и благополучно закончила его в 1964 году»¹⁴.

Читатель! Надеюсь, теперь ты понимаешь, откуда берутся хунвейбины.

Ещё раз подчеркну, что все репрессивные действия институтского руководства оказались возможны при одобрении студенческим большинством. Были проведены индивидуальные беседы с друзьями Венедикта Ерофеева, уклонившимися от единомыслия — нормы общественного поведения, повсеместно принятой в стране победившего социализма. Особенно строго разговаривала Раиса Лазаревна Засьма с теми из них, кто по собственной глупости или из-за непомерно высокого о себе мнения покушался на самое святое. То есть пытался заменить свет марксистско-ленинских идей беспросветным мраком богословских сочинений. Того, кто не внял увещеваниям, отчислили по собственному желанию. Так, Борис Сорокин написал 4 апреля 1962 года на имя ректора Б. Ф. Киктёва заявление: «Прошу отчислить меня вследствие неспособности моей быть педагогом»¹⁵.

Казалось, что ректор Борис Фёдорович Киктёв не жаждал крови этих ребятишек, мыслящих иначе, чем он. Не хотел «волчьим билетом» портить им жизнь. Поступал в силу своих возможностей по-человечески. Однако не ко всем, кто был знаком с Венедиктом Ерофеевым, он относился снисходительно. Вот что вспоминал Владислав Цедринский ^[327], который познакомился с Венедиктом Ерофеевым в 1962 году. Поступил он на факультет иностранных языков ВГПИ в 1963 году: «Ерофеев тогда был яркой фигурой — 24-летний красавец, похож отчасти на Дина Рида, но в сто раз лучше, потому что у него не было никакой конфетности. Отличался он добротой. Была в нём какая-то бережность по отношению к людям и снисходительность. Простая, русская, сильная натура. И такая огромная копна волос, в которой можно было сломать расчёску. Волосы русые, темнее пшеницы. Обут он был в каких-то тапочках со шнурками, и штаны-то у него были в общем коротковаты. А пиджачок был чуть ли не на майку надет. Но на таком теле, роскошном, гибком и сильном, что это смотрелось как царские одежды, а не как какие-то обноски. Во Владимире он жил в деревянной двухэтажной развалюхе, улица Фрунзе. Там, недалеко от лесной линии, стоят мрачные старые постройки, сто лет им. Это была коммуналка, зловещая и вонючая. Клоповник такой. Вот в этом доме Вадя Тихонов предоставил Ерофееву политическое убежище. <...> Но я был совершенно никем. Я только что вышел из деревни... А потом поступил во Владимирский пединститут, из которого меня выгнали за Ерофеева. Он пришёл ко мне в общежитие, и об этом тут же донесли. А на следующий день меня вызвали в деканат и спросили: “А оказывается, вы знакомы с Ерофеевым?!” — “Да я знаком не только с Ерофеевым”, — ответил я. Но одной этой фамилии было достаточно, дальше меня слушать не стали»¹⁶.

Владислав Цедринский был инвалидом детства (костный туберкулёз). Его отец погиб во время Великой Отечественной войны. Воспитывала его мать, которая работала в торговле и отсидела полтора года в колонии. Отчим Владислава не работал. У него был старший брат Евгений, на нём-то и держалась семья. Институт был для Владислава надеждой. Евгений Шталь пишет: «Поступил в Орехово-Зуевский педагогический институт. Учился на “отлично”, но после приезда к нему Ерофеева с друзьями был исключён. Ерофеев упоминает его в поэме “Москва — Петушки”: “...Владик Ц-ский уже бежал на ларионовский почтамт, с пачкой открыток и писем” (глава “Орехово-Зуево — Крутое”). <...> Цедринский знал французский язык, занимался переводами»¹⁷.

Владислав Викторович Цедринский прожил на земле 70 лет. Он не был баловнем судьбы. Весьма вероятно, что он, будь как все, ужился бы в любом педагогическом коллективе и даже занял бы в нём видное место. Да и Венедикт Ерофеев не особенно приближал его к себе, но относился к нему с нежностью. В одном из своих блокнотов 1973 года записал: «Мир, как Вадик Цедринский — мал, плохо склеен, скорбен, и только иногда натужно говорлив и бодр»¹⁸.

Евгений Викулов вспоминал об этом светлом и мужественном человеке: «Поступить в педагогический институт ему не составило труда: Владик был хорошо подготовлен. Основательно знал русскую классику, много читал зарубежной литературы. Умный читатель, он критически относился к прочитанному. Было интересно слушать его суждения. Я и сейчас вижу его бледное худое лицо, внимательные глаза за стёклами очков и часто появлявшуюся на тонких губах едва заметную ироническую полуулыбку. Жил он в небольшом посёлке недалеко от Владимира с матерью на скромную социальную пенсию. В его уединённой комнате было много книг — его любимых собеседников. Владик был мужественным человеком. Свою телесную немощь он преодолевал терпеливо и с достоинством. В домашнем деревенском быту умел многое делать самостоятельно: колоть дрова, топить печку, заниматься огородом, ходить в магазин, ездить во Владимир к друзьям. В те годы он был в кругу друзей Венедикта Ерофеева»¹⁹.

Что ж, знал ректор Борис Фёдорович Киктёв, с кем расправляться — с самыми беззащитными. Преподавал он философию, помимо педагогического института, окончил Областную партийную школу при Крымском обкоме ВКП(б) в Симферополе. В 1965 году был зачислен в состав работников Министерства просвещения РСФСР, направлен в резерв ООН и ЮНЕСКО в качестве эксперта. Неоднократно бывал за границей — в Китае, Болгарии, Греции, Чехословакии, Индии, Пакистане²⁰. Самое страшное, что человек он был неплохой и не настолько запуганный, как Лариса Лазаревна Засьма. Вместе с тем при всём знании жизни и философской эрудиции оставался Борис Фёдорович практически слепым, пребывая в своём марксистско-ленинском догматизме. Для подобных людей незамысловатую метафору нашёл классик польской литературы Генрик Сенкевич в романе «Без догмата»: «Когда слепой, споткнувшись о камень, падает на дороге, он всегда клянёт камень, хотя, в сущности, в его падении виновата только его слепота»²¹.

Я не смею осуждать Б. Ф. Киктёва. Таковым было восприятие окружающего мира подавляющим большинством жителей нашей страны. Венедикт Ерофеев относился к мизерному меньшинству. Он уже тогда был отмечен величием духа и ума. Вот что понял Цедринский. И не только он один. Однако мало кто посмел продемонстрировать солидарность с Венедиктом Ерофеевым.