Парижские мальчики в сталинской Москве - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Беляков cтр.№ 53

Когда Муру исполнилось всего пять лет, Цветаева написала: “Его жену конечно буду ненавидеть. Потому что она не я”.⁵³⁴ Ее печалило, что Муру пять лет, а не четыре года, а значит, ближе неизбежный час расставания. Рано или поздно уйдет к жене, а это невыносимо.

Интересно, что к Майе Левидовой Цветаева чувства ревности не испытывала, но ведь и отношения Мура с Майей не зашли далеко. А вот в июне 1941-го, когда у Мура наконец-то появится девушка, Цветаева будет к ней ревновать. Но прежде этой девушки был Митя: “Мать его всем сердцем не любит, да и Муля его недолюбливает, и это составляет препятствие тому, чтобы я смог с ним повидаться, но, тем не менее, я сделаю всё возможное, чтобы хоть раз с ним встретиться…”⁵³⁵ – записывает Мур 9 апреля 1940-го. Свои встречи с Митей Мур вынужден был иногда скрывать от матери. ^[64] Мур, при всём своем снобизме, гордости, уме, был послушным сыном и в большинстве случаев уступал настояниям матери: “Все-таки ужасно, что нельзя встречаться с Митькой – он так был рад нашей встрече и так просил ему звонить! Это все-таки ужасно. <…> Жизнь, ударами по кумполу, бьет по чувствам и притупляет их, вернее, заставляет проходить мимо этих чувств”⁵³⁶.

Мимо каких же чувств?

О тесной, даже интимной дружбе подростков и молодых людей психологи, педагоги, сексологи пишут статьи, диссертации, монографии. Но не станем углубляться в штудии сексологов, а вспомним историю русской литературы. В 1827 году пятнадцатилетний Александр Герцен познакомился с четырнадцатилетним Николаем (Никой) Огаревым. Со временем он вполне откровенно напишет о своих юношеских чувствах.

Герцен писал это двадцать шесть лет спустя после знакомства с Огаревым и был “тронут до слез” своими воспоминаниями о том, как они с Николаем стояли, обнявшись, на Воробьевых горах. Интересно, что Герцен вспоминал не только об их совместной клятве посвятить жизнь борьбе. Он помнил и про “богатые каштановые волосы” Огарева, “отрочески неустоявшуюся красоту его неправильных черт” и “безотчетную грусть и чрезвычайную кротость”, что “просвечивали из серых больших глаз”⁵³⁸. При всём при том Герцен был совершенно гетеросексуальным человеком, любил женщин, со временем он даже уведет у своего друга жену.

Тем более нет сомнений в гетеросексуальности Льва Толстого, хотя многие знают о поразительном признании, которое он сделал самому себе в двадцать три года.

Причем, по словам Толстого, “красота всегда имела много влияния в выборе” предмета любви. Считается, что упомянутые первыми “Пушкины” (братья Алексей и Александр Мусины-Пушкины) изображены Толстым во второй редакции восемнадцатой главы “Детства” под именем братьев Ивиных: “Старший был нехорош собой и мальчик мясистый, вялый, потный [?]; младшие же два были совершенные красавчики. То ездили мы к ним, то они к нам, и в обоих случаях для меня это был совершенный праздник. Я без памяти любил обоих меньших и любил так, что готов был для них всем пожертвовать, любил не дружбою, а был влюблен, как бывают влюблены те, которые любят в первый раз – я мечтал о них и плакал”.⁵⁴⁰

О любви к своему приятелю Дмитрию Дьякову Толстой пишет откровенно, стараясь понять самые странные, неожиданные свои желания и если не объяснить их, то хотя бы описать: “…я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали <…> и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать. – Было в этом чувстве и сладостр[астие], но зачем оно сюда попало, решить невозможно…”⁵⁴¹

По словам Толстого, он не имел тогда и понятия “о педерастии”, а когда узнал, то у него не возникло желания переспать с кем-то из своих возлюбленных: “…никогда мысль о возможности соития не входила мне в голову”.⁵⁴²

И Герцен, и Толстой, и Мур влюблены в мальчиков в тот период своей жизни, когда связи с девушками еще затруднены, а желание любить, быть любимым уже сильнейшее: “…от 13 до 15 лет – время самое безалаберное для мальчика (отрочество): не знаешь, на что кинуться, и сладострастие, в эту эпоху, действует с необыкновенною силою”⁵⁴³, – писал Толстой.⁵⁴⁴ Поэтому, очевидно, и самая обычная юношеская дружба обретает черты влюбленности, иногда с гомоэротическими фантазиями и желаниями.

Помимо Мити у Мура в 1940–1941-м будут знакомые мальчики, с которыми он попытается дружить. Интересно, что он обращает внимание на их внешность. Юрий Сербинов из школы на Покровском бульваре описан как “…чувственный 17-летний переросток, болгарского происхождения, очень веселый и симпатичный индивидуум, хотя и немного беспринципный”.⁵⁴⁵ Девятнадцатилетний Вадим Сикорский, с которым Мур познакомится на пути в Елабугу, был “чудный парень, чувственный, и сильный, и довольно умный – у него есть острота, он – западного типа (словом, европеец)”.⁵⁴⁶

Здесь удивляет слово “чувственный”, которое, кажется, менее всего подходит для характеристики друзей или приятелей. Мур прекрасно знал значение этого слова и в других случаях употреблял его, когда речь шла о женщинах и женской сексуальности. Еще весной 1940-го он писал о красивой болгарке за соседним столом в Доме отдыха писателей в Голицыно: “Не знаю, меня как-то раскачал из скуки неприятных мыслей этот чувственный и соблазнительный облик”.⁵⁴⁷ Так или иначе, Мур выбирал себе в приятели красивых и “чувственных” мальчиков, которые были немного старше него.

У Мура, отдадим ему должное, вовсе не было гомосексуальных фантазий и желаний (по крайней мере, высказанных). Он предпочитал проводить время с Митей, с ним ему было интереснее, чем с любой знакомой девушкой, но спать Мур мечтал с девушкой или женщиной. Не с мужчиной и не с мальчиком, пусть даже и самым близким.

Разница в возрасте отчасти предохранила друзей от чрезмерного (физического) сближения. Мите шел девятнадцатый год, дружба оставалась для него только дружбой, без тени гомоэротики.