В поисках Лин. История о войне и о семье, утраченной и обретенной - читать онлайн книгу. Автор: Барт ван Эс cтр.№ 58

Страница

Еще один прорыв она совершает несколько раньше. В 1992 году в Амстердаме на конференцию «Спрятанные дети войны» собралось более пятисот детей, уцелевших благодаря убежищам. Три августовских дня ровно полвека спустя после того, как началась история их скитаний, выжившие знакомились на семинарах, выступлениях, поэтических чтениях, делились фотографиями, развешивая их на стендах, вместе смотрели фильмы и слушали лекции по психологии и, конечно же, вели бессчетные разговоры друг с другом. Для Лин эта конференция стала этапом признания, потому что она увидела, как их много – людей со схожими судьбами – и как их до сих пор преследует неотступное ощущение, будто в этом мире им нет места. Еврейское общество социальной работы, организовавшее конференцию, наладило выпуск газеты, которая распространялась среди собравшихся и где они могли обмениваться мнениями и рассказывать о своем опыте. Как дети, выросшие в изоляции, все они чувствовали: обмен историями – именно то, чего им так остро не хватало.

Эд ван Тейн, мэр Амстердама, который и сам когда-то был среди детей-беглецов, открывая конференцию, поднял тему «невысказанной истории». Опытный оратор, не раз говоривший о Холокосте публично, он признался слушателям, что его бросает в панику при мысли о том, чтобы заговорить перед ними о чем-то совсем личном. «Даже вчера, – поведал он залу, где собралось более пятисот выживших, – я не знал, что должен, а вернее – что смогу сказать». Лишь в последнюю минуту его озарило: рассказывать о себе, определяя себя как спрятанного ребенка, невозможно.

К кому нам следует обращать свой рассказ? Кто и вправду выдержит наши истории, сумеет их выслушать? Пребыванием в убежище определено все наше существование, но мы – по крайней мере большинство из нас – всю дальнейшую жизнь отчаянно старались отделиться от этих историй.

Лин, как и почти все в зале, на этих словах заплакала.

Конференция оказалась первым шагом к ее переезду в Амстердам, где теперь, как считает сама Лин, она и нашла свое место. Она продолжает поддерживать отношения с Еврейским обществом социальной работы, которое рассылает свой журнал и организует нерелигиозные поездки и небольшие встречи для приблизительно тридцати тысяч евреев из Нидерландов, преимущественно из Амстердама. И вот Лин сидит напротив меня в кресле, которое когда-то купила вместе с Альбертом в амстердамском салоне модной мебели. Вид у нее умиротворенный.

– После всей этой психотерапии и долгих ночей в слезах для меня все наконец завершилось. Теперь я могу говорить без эмоций, как ни странно это прозвучит. У буддистов есть такая идея: в истории существуют волны, которые подхватывают и несут нас. Когда понимаешь, что тебе не под силу всем управлять, ты обретаешь душевный покой, чувствуя, как тебя несет сильным потоком, – говорит Лин и сжимает в руках чайную чашку, несколько смущенная тем, какая выспренная вышла речь. – Как бы там ни было, – продолжает она, – едва я смогла выстроить все, что со мной случилось, в некий узор, – и самоощущение изменилось. После этого я обрела способность принимать решения – вот, например, надумала перебраться в Амстердам.

Я до сих пор во власти магии города после утренней прогулки: у меня перед глазами стоят его шпили, мосты, ряды домов с зубчатыми фронтонами, их отражения в воде при холодном январском свете. Даже в центре Амстердама царит покой, и от города исходит ощущение, что он сам с собой в мире и ладу.

Из симпатичного эйндховенского дома с белыми стенами Лин сначала перебралась в тесный неухоженный коттеджик в Де-Пейп, молодежном районе, славном своим уличным рынком, кафе и бунтарским, альтернативным духом. Друзья несколько тревожились за нее, но Лин была счастлива. Она купила абонемент в оперу, ходила по выставкам, записалась на лекции по буддизму, занялась медитацией и йогой, обзавелась множеством новых знакомых. Пятнадцать лет спустя она узнала, что компания ее друзей, многие из которых были художниками или соцработниками, строит планы поселиться вместе на пенсии. Они задумались об этом рановато, но случай представился отличный, и Лин попросила разрешения к ним присоединиться. Речь шла о том самом многоквартирном доме, где мы сейчас и беседуем.

Лин ставит чашку на стол, подливает мятного чая.

– Лишь тогда – даты я всегда помню плоховато, но, должно быть, году в 2003-м или около того – я почувствовала, что готова увидеть Аушвиц. До этого я страшно его боялась. Я все думала: не могу туда поехать. Думала: если поеду с нееврейской группой, вдруг кто из спутников что-то скажет и причинит мне боль? Если же отправиться туда с еврейской группой – снова окажусь в плену коллективной травмы, а этого я тоже не желала. Так и не решилась. Но тут я узнала, что один буддийский наставник возит группы в Аушвиц на недельное бдение и там можно рассказывать что-то личное. Тут-то я и осознала: вот так надо, это мне подойдет. В той группе даже записали видео. Посмотрим вместе?

Так что через минуту-другую мы снова сидим за компьютером – как раньше смотрели свидетельство Лин для «Фонда Шоа». Но на этой, новой записи Лин по возрасту гораздо ближе к той, с которой я сижу рядом. И еще одно отличие: на этот раз Лин довольна тем, что мы видим на мониторе.

– Это был очень хороший опыт. Мне дали столько времени, сколько требовалось, никто не торопил. Слушатели плакали. И все было проделано с уважением, – говорит она, когда начинается запись.

На мониторе, в воротах, напоминающих врата ада, среди разрушенных стен и ржавой колючей проволоки, стоит Лин, голубовато-белая от холода. Звучит холодная, пронзительная, дисгармоничная музыка, в которой есть что-то человеческое, и закадровый голос рассказывает о том, что происходило на этой фабрике смерти. Группа буддистов провела много долгих дней за общими бдениями – целую неделю. Ночевали в каком-то хостеле, а днем часами стояли или сидели на рельсах, в бараках или газовых камерах.

Изображение на мониторе меняется: камера скользит, показывая бетонные помещения без окон, озаренные лишь несколькими свечами. Внутри сидят на полу люди и смотрят в пустоту или, зажмурившись, читают молитвы. В середине бдения Лин дают слово, и она обращается к участникам. Вот она стоит в полумраке бывшего женского барака, в центре широкого круга людей, и говорит по-английски, надолго замолкая. Голос ее то и дело срывается. Вот в точности выступление Лин, включая мелкие грамматические огрехи.

Когда мне было восемь лет, я отправилась в убежище, попрощалась с отцом и матерью и думала, что это всего на несколько недель.

Но так продолжалось и продолжалось без конца, и больше я никогда их не видела.

Мой отец – Чарльз де Йонг, он погиб в Аушвице, ему было тридцать семь лет.

Моя мать – Катарина Спиро, она погибла вместе со своей матерью, Сарой Вервер. Моя мать погибла в двадцати девяти лет и моя… моя бабушка в пятьдесят шесть.

Родители моего отца: Давид де Йонг, ему исполнилось пятьдесят восемь, и погиб он со своей женой, Хесселин Лион, в ее пятьдесят семь.

У моего отца была одна сестра. Ей исполнилось тридцать девять лет, она погибла в тот же день, что и ее дети: Серина Мозес и Давид Мозес. Серина была моя любимая двоюродная сестра, ей исполнилось пятнадцать, а Давид был на три месяца старше меня. Я всегда с ним играла. Ему было девять.

Страница