Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Финли cтр.№ 84

Ультрамарин – это слово, в котором, как мне всегда казалось, чувствуется вкус океана, гладкий, соленый призвук, наводящий на мысль о более синем цвете, чем тот, которым сияет Средиземное море в солнечное утро. Но средневековые итальянцы не собирались создавать конкретный образ красок моря, когда давали морское название своей самой драгоценной краске. Oltramarino – технический термин, означающий «из-за моря», он должен был обозначать несколько предметов импорта, а не только заморскую краску. И этот особенный ольтрамарино, несомненно, прибыл из-за моря: краска делается из полудрагоценного камня – ляпис-лазури, – который встречается только в Чили, Замбии, в нескольких небольших рудниках в Сибири и, самое главное, в Афганистане.

За исключением нескольких русских икон, которые, возможно, были написаны голубой краской из сибирской ляпис-лазури, весь настоящий ультрамарин как в западном, так и в восточном искусстве поступал из одной группы шахт в долине на северо-западе Афганистана, называемых Сар-и-Санг – Место Камня. Это было место, где люди придумали носить на голове пучок, как у Будды; место, где монахи – иллюстраторы манускриптов нашли свои небеса; место, откуда взялась бы мантия Богоматери Микеланджело, если бы он смог ждать достаточно долго. И именно туда я твердо решила отправиться.

Путешествие по афганской коробке с красками

Однако при первом взгляде на карту все оказалось не так просто. На самом деле, когда я впервые обратилась к атласу мира, то вообще не смогла найти Сар-и-Санг. Деревушка была такой маленькой, зажатой между маленьким городком Фейсабадом на севере и еще меньшим городком Эсказир на юге, что даже не была отмечена на карте. Так и должно было быть. В конце концов, часть тайны лазурита заключалась в том, что, хотя на протяжении тысячелетий он путешествовал по Европе и Египту, всегда было известно, что он прибыл из мифической страны, настолько далекой, что ни один европеец или египтянин там не смог побывать. Даже Александру Македонскому, когда он завоевал этот регион две тысячи триста лет назад, не удалось бросить жадный взгляд на рудники, а Марко Поло в 1271 году только кивнул в его сторону с другого, более северного, горного хребта. «Есть также горы, в которых встречаются жилы лазурита – камня, который дает лазурный цвет ультрамарину, здесь он самый лучший в мире. Рудники серебра, меди и свинца также очень производительны. Это очень холодная страна» ^[193].

В 2000 году, когда я впервые наводила справки, это было одно из самых труднодоступных мест на планете, поскольку всего за четыре года до этого талибы в черных тюрбанах въехали в Кабул. Они установили свою абсолютную власть, агрессивно навязывая правила, что женщины не должны ходить по улицам, мужчины не должны брить бороды, девушки не имеют права учиться, никто не должен слушать музыку или рассматривать фотографии. Эта страна буквально вернулась в XV век – по мусульманскому календарю это был 1420 год, – и туристам здесь были не рады. И все же я была полна решимости отправиться туда.

Несколько недель спустя мне неожиданно позвонили. Пришло письмо от подруги, которая только что обнаружила, что у нее есть свободный месяц между работами, а также завязалась электронная переписка с итальянским врачом, с которым она познакомилась, катаясь на велосипеде по Шелковому пути. «Ты хочешь поехать в Кабул?» – спросила она с небрежностью, с которой большинство людей предложили бы устроить пикник. Доктор, Эрик Донелли, был там по поручению ЮНИСЕФ. Он сказал, что может организовать визы для нее и ее подруги. Я сразу же согласилась, с условием, что мы постараемся добраться до рудников, если сможем, хотя и знала, что горы Бадахшана далеко и что там очень холодно.

Хайбер

В Пакистане мы ждали визы одиннадцать дней. Мы провели это время за чаепитием в цветущих садах Исламабада, купаясь в мутном озере в сумерках, а в один памятный день, разгрузив тюки с душистой травой, погонщики верблюдов отвезли нас посмотреть древние руины Таксилы. Когда-то здесь находилась столица Гандхаранской империи, простиравшейся от Пакистана до Индии, в которой были сосредоточены самые искусные буддийские мастерские. Каждый день мы ждали разрешения от посольства талибов, и каждый день нам говорили: «Еще нет». «Вам вряд ли повезет, – скептически говорили жители Исламабада. – Там нет туристических виз». Другие реагировали более обнадеживающе, а мы продолжали надеяться. Когда раздался звонок, мы ужинали. «Талибы сообщили мне номер вашей визы, – сказал Эрик по трескучей спутниковой линии из Кабула. Мы потянулись за ручкой. – Номер пять», – торжественно объявил он. Казалось ироничным, что мы так долго ждали числа, которое легко могли бы выдумать сами.

Тридцать шесть часов спустя мы уже ехали в такси к Хайберскому перевалу. На переднем сиденье сидел обязательный вооруженный охранник – ему было восемнадцать лет, и он небрежно держал в руках автомат Калашникова. Как только мы въехали на «территорию племени», перед нами открылась целая галерея оружейных магазинов. Чуть дальше виднелись могилы, покрытые парчой, напоминающие о том, что в землях по ту сторону Хайбера действуют другие правила, чем в любой когда-либо посещенной мной стране. В Торхаме, на границе Пакистана и Афганистана, пока мы оставались в машине, зачарованно наблюдая за работой пограничников, наш водитель улаживал формальности. Если не считать нескольких грузовиков и одного-двух пластиковых ведер, Редьярд Киплинг не увидел бы там ничего такого, чего не увидел бы сто тридцать лет назад, когда собирал материалы для своей книги «Ким». Мужчины в тюрбанах несли таинственные связки чего угодно, от ткани до патронов. Оружие было повсюду, как и Кимы – грязные мальчишки в коричневых жилетах, шарахающиеся от людей, гонявшихся за ними с палками. Для Киплинга все эти люди были бы потенциальными шпионами, работающими на Британию или Россию, пытающихся захватить контроль над этой страной. Для нас, приученных к телевизионным изображениям разбомбленного Кабула, они были оказавшимися в осаде жителями несчастной земли. Однако, несмотря на это, большинство из них выглядело на удивление беззаботно.

«Будь скромнее», – напомнили мы друг другу, поправляя недавно купленные шарфы и пересекая границу пешком. Однако улыбчивый талибский чиновник иммиграционной службы пригласил нас выпить пахнущего корицей зеленого чая – и мы без колебаний согласились. Через несколько минут он – по нашей просьбе – проштамповал наши руки, а также наши паспорта драгоценным афганским въездным штампом, и мы – с его разрешения – сфотографировали этот процесс. Мы решили, что Голубая земля, возможно, будет не такой консервативной, как мы себе представляли. Потом мы запрыгнули в другое такси, чтобы добраться до Кабула за день потрясающе смелой езды по ужасным дорогам.

Если когда-либо какой-то город и пел блюз, то это был Кабул в те странные туманные дни правления талибов. Не то чтобы это место было совсем уж мрачным. Отнюдь. Несмотря на то что мы видели по телевизору, там работали уличные рынки, игрались свадьбы и люди старались жить обычной жизнью. Более того – в рефлексивном джазовом смысле слова «блюз» – люди в Кабуле были склонны разбавлять свою меланхолию мрачным юмором. Не так давно это была столица вечеринок Средней Азии, и этот дух еще сохранился. Однажды мы отправились на пикник в горы вместе с афганской семьей. Никто из детей никогда раньше не был на пикнике, хотя до войны это было обычным национальным развлечением. «Здесь есть мины?» – спросила я отца семейства, сорокапятилетнего университетского преподавателя, который чуть не потерял работу при режиме талибов. Это был резонный вопрос: СССР и другие разбросали бомбы замедленного действия по всей стране. «Не волнуйся, – серьезно ответил он, когда мы пробирались сквозь цветущие вишни и разбомбленные деревенские дома. – Просто иди за мной, по моим следам». На следующий день талибы схватили его и связали запястья проволокой. Они сказали, что это из-за видеоплеера, но мы опасались, что из-за пикника. Увидев его через два дня, мы сказали, что очень сожалеем. «Оно того стоило», – ответил он.