Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Финли cтр.№ 92

Длина шахт – около двухсот пятидесяти метров, они прорыты в горе горизонтально или, по крайней мере, почти горизонтально: когда мы шли, иногда выпрямившись, а порой пригнувшись, пол иногда резко опускался вниз, и шахтер предупреждающе кричал нам и поднимал свой керосиновый фонарь.

В наши дни в скалах просверливают отверстия и взрывают камни динамитом. В прошлом шахтеры разводили костры под скалой, а потом плескали на раскаленные камни ледяную воду, которую приносили из реки предшественники того крепкого мальчика, несшего воду для нашего чая. Вследствие перепада температур скала трескалась, и тогда шахтеры получали возможность добраться до лазурита. Первые несколько сотен метров шахты почернели от копоти костров, горевших здесь сто лет назад: тогда все это пространство было пропитано запахом горящего дрока.

Пока мы шли, я представляла, где мог найти свое последнее пристанище камень из каждой части шахты. Первые двадцать метров обеспечивали лазуритом египетские гробницы; чуть дальше начиналась та часть шахты, откуда Бамианские Будды получили свои нимбы. В начале почерневшей части шахты был небольшой боковой проход, содержимое которого, возможно, было отправлено в Армению и пошло на цветные иллюстрации для Библии XII века. Несколькими шагами дальше было место, откуда получили краску для яркого неба Тициана – и не получили лазурит для одеяния Девы Марии Микеланджело; дальше была родина синей краски Хогарта, Рубенса и Пуссена: совсем недлинный тоннель вобрал в себя всю историю искусства.

А за ними, далеко за почерневшим участком, в недавно взорванных впадинах в стенах, недалеко от того места, где мог бы находиться мой собственный камень, располагалась жила, откуда был взят еще один роковой кусок лазурита. Кусок, который был отшлифован и использован голландским фальшивомонетчиком Хансом Ван Меегереном для изготовления фальшивого Вермеера. Но чего Ван Меегерен не знал, так это того, что он, мошенник, пал жертвой другого мошенничества и его ультрамарин был поддельным – то есть замененным на кобальт. Он продал картину нацистскому лидеру Герману Герингу за огромную цену, притворившись, что это часть культурного наследия Голландии, поэтому после войны его заставили предстать перед судом за сотрудничество с нацистами. Поддельный ультрамарин и погубил его, но и одновременно спас: как утверждал адвокат, Вермеер не мог использовать эту краску, поскольку в его времена кобальт еще не был открыт. Ван Меегерена все равно отправили в тюрьму, но это было легкое наказание за подделку картин, и в течение нескольких месяцев, которые он провел в тюрьме до своей смерти, он был национальным героем, поскольку получалось, что он сумел перехитрить врага.

Когда мы вернулись в деревню, то увидели группу возбужденно разговаривавших шахтеров. Абдулла перевел. «Они говорят, что сегодня важный день в Сар-и-Санге, – сказал он. – Еще ни одна женщина не поднималась в шахту; они говорят, ты первая». Мне хотелось расспросить мужчин об их жизни. «Только тихо», – сказала я Абдулле. Однако разговор превратился в бадахшанское ток-шоу: когда мы бродили по улицам, сотни мужчин следовали за нами, пододвигали для нас стулья и завороженно слушали разговоры. Эти издерганные, озабоченные люди скучали по своим семьям, но были вынуждены продолжать жить здесь, зарабатывая жалкие гроши, потому что им больше некуда было идти. Я разговорилась со старым торговцем табаком. У него было шестеро детей, которые жили в горах, и их единственным достоянием были шелковица и трава. Весь запас его товаров состоял из десяти банок табака, которые он мог продать по пять пенсов за штуку. Этого было недостаточно, чтобы купить еду, не говоря уже о том, чтобы послать что-нибудь своей семье. «Каково было самое счастливое время в его жизни?» – спросила я. Он выпрямился во весь свой крошечный рост, умело играя перед толпой, и рассказал свою историю. Слушатели от души смеялись и с интересом смотрели на меня, пока Абдулла переводил. «Он говорит, что самое счастливое время, – с сомнением произнес Абдулла, – это когда он только женился. Он и его жена были как лошади, соединенные вместе».

«Я сломал три шила о твои сапоги», – вдруг пропищал голос из темноты одного магазина, мимо которого мы проходили. Мы с Абдуллой заглянули туда, откуда, как нам показалось, доносился голос, и увидели маленького человечка, сидящего на ящике с огромным старомодным ботинком на коленях. Он напоминал персонажа из сказки Ганса Христиана Андерсена. Сапожнику было сорок девять лет, но, как и многие мужчины, он выглядел лет на двадцать старше. Он рассказал, что у него было восемь детей, но ни один не захотел учиться его ремеслу. «Они слишком высокомерны. Это скромная работа. – Он зарабатывал немного, но дела шли хорошо. – Когда люди бедны, они чинят свои сапоги. В трудные времена они не могут позволить себе покупать новые». Он жил и работал в этой маленькой комнатке, и у него не было друзей. «Да, я счастлив», – сказал он в ответ на мой вопрос.

От Сар-и-Санга узкая долина реки Кокча тянется на юг на тридцать километров, после чего расширяется в плодородную долину Эсказер. Именно здесь, в двух часах езды по ухабистой дороге, лечат раненых шахтеров. Когда мы посетили клинику, она казалась заброшенной, но потом появился улыбающийся человек, показавшийся нам почти святым. Доктор Халид удостоверяет две или три смерти в год, лечит около пяти раненых шахтеров в месяц. «Иногда причиной бывает динамит, иногда камень падает на голову, – сказал он. – А иногда они просто падают с горы: тропинки тут очень крутые». В месяц доктор Халид фиксирует около пятидесяти случаев хронического бронхита. «Они работают без масок, – сказал он. – Конечно, у них повреждаются легкие».

Из Эсказера некоторые из самых ранних караванов из осликов с ляпис-лазурью поворачивают на восток, чтобы пересечь перевал Дора в Пакистане. Затем эти камни везут вниз по реке Инд, а оттуда на дау, одномачтовом плоскодонном судне, минерал отправляют в Египет. Другие, более поздние караваны, везут ляпис на север, а затем на запад для долгого путешествия в Сирию; оттуда через Венецию лазурит попадает на палитры художников. И именно в этом втором направлении – попрощавшись с шахтами и почесываясь от укусов блох – мы и повернули. Мы возвращались тем же путем, что и приехали, но на этот раз наш автомобиль работал.

Европейский художественный мир фактически попрощался с Сар-и-Сангом в 1828 году, когда во Франции открыли синтетическую версию ультрамарина. В 1824 году Общество поддержки национальной промышленности предложило шесть тысяч франков любому, кто создал бы состав, какой мог бы позволить себе даже двадцатипятилетний Микеланджело, стоимостью всего триста франков за килограмм, что составляло менее десятой части стоимости настоящего ультрамарина. На премию претендовали два химика – Жан Батист Гиме из Франции и Кристиан Гмелин из Тюбингенского университета в Германии. Они сражались за приз в течение нескольких лет, но в итоге деньги получил Гиме; с тех пор его детище называют «французским ультрамарином».

Еще один полезный синий пигмент был изобретен более ста лет назад – случайно, когда берлинский красильщик на самом деле пытался получить красный цвет. Однажды, примерно в 1704 году, некий господин Дизбах собирался приготовить кармин по испытанному рецепту: смешать измельченную кошениль и сульфат железа, а затем осадить все это щелочью, но внезапно осознал, что у него кончилась щелочь. Он позаимствовал немного щелочи у своего босса, не зная, что та уже использовалась для очистки животного масла. Внезапно, к своему изумлению, он обнаружил, что получил не красную, а синюю краску. Ключ к разгадке лежит в «животном» элементе: смесь содержала кровь, в которой присутствует железо. Дизбах невольно создал ферроцианид железа, который получил название «берлинская лазурь» и сразу же стал популярным, особенно в качестве краски для дома.