Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г. - читать онлайн книгу. Автор: Василий Маклаков cтр.№ 15

Была ли заранее установлена программа этого левого блока, формулировались ли условия, на которых он был заключен, как это было во Франции при образовании Front Populaire? Ничего подобного. Просто все осталось по-прежнему, как будто «Освободительное Движение» еще продолжалось и между кадетами и трудовиками принципиального разногласия не было.

Так прошлое владеет людьми. Во время «Освободительного Движения» либерализм вместе с революционными партиями шел против Самодержавия. 26 апреля они продолжали идти вместе, даже не поставив вопроса, не стоят ли они теперь, после введения хотя бы и несовершенной конституции, уже по разным сторонам баррикады? Вопрос не ставился, как будто со времени победы «Освободительного Движения» ничего нового не случилось.

Для масс такая политика была, быть может, понятна; их сущность – инерция, которая одинаково определяет и их покой, и их движение. Дело «руководителей» было понять, что самое прежнее направление должно заставить их перейти на другую дорогу; нельзя свою дорогу искать по «соседям» и идти только за ними. Почему же руководители пошли вместе с ними?

Больше всего потому, что у нас руководительства не было. Дело руководителей сводилось к тому, чтобы задним числом объяснить якобы необходимость того, что случилось. Гамбетта сказал в последней своей парламентской речи: «Сеlа пе s’appelle pas gouverner, cela s’appelle raconter» ^[34] (18 июля 1882 года). А что наши руководители потом об этом «рассказывали», я уже указал во вступлении и возвращаться к этому больше не стану.

Одна любопытная подробность этого совещания 26 апреля и этого думского «блока». Внутренний смысл его освещается тем, что это большинство назвало себя «объединенною оппозицией». Почему «оппозицией»? Эта терминология не обмолвка Винавера. Она в книге его не раз повторяется. Так же выражалась в то время вся кадетская пресса. Думское «большинство» было ею превращено в «оппозицию». Когда в 3-й Думе кадеты, занимавшие узкую полосу слева, называли себя оппозицией – это было понятно. «Меньшинство» и «оппозиция» понятия родственные. Но почему в 1-й Думе большинство, которое было в ней полным хозяином, назвало себя «оппозицией»? Кадеты во всем жили психологией прошлого; это отразилось и в этом названии. При Самодержавии все, кто были против него, объединялись под общим именем «оппозиции». Тогда Струве писал: «Так как всякая оппозиция в России трактуется как Революция, то Революция стала простой оппозицией» – красивая мысль, оправданная, может быть, для определенной эпохи, но опасная при новом порядке. Но какой смысл был в этом названии для таких любителей и знатоков парламентаризма, какими были кадеты? Только тот, что, как говаривал Н.Н. Баженов, кадеты продолж'али жить «по старым учебникам». Так, вместо того, чтобы практиковать и защищать конституцию, кадеты пошли за трудовиками, за их разрушительной, революционной стихией. Свои таланты, знания и искусство кадеты стали применять к мелкой и никому не нужной задаче: революционные тенденции Думы по мере возможности облекать в конституционную видимость.

Заняв эту подчиненную роль, кадеты все-таки претендовали на лидерство в Думе. Их личные качества им на него право давали. Дума, конечно, пошла бы за ними, если бы они повели ее по своей, т. е. по конституционной дороге; на ней у кадетов соперников быть не могло. Но лидерствовать на чуждых для них путях Революции было для кадетов парадоксальной задачей. В революционной тактике трудовики были последовательнее и потому стали внушать больше доверия. Только роспуск Думы показал всем ложь трудовицкой исходной позиции. Но кадетов погубила их тактика; то большое дело, на которое именно их призвала история, оказалось им не по силам.

Таково было настроение Думы в момент ее открытия. Ясно, что немедленный конфликт между правительством и ею был неизбежен. Но можно ли утверждать, что только «злостное правительство» оказалось в нем виновато?

День открытия Думы, 27 апреля, дал достаточно указаний, кто из двух врагов явился «нападающей стороной».

В этот день историческая власть впервые встретилась с представительством.

Встреча была обставлена очень торжественно. Еще в середине апреля Государь не пожелал объявить конституцию Манифестом и нашел, что «будет достаточно Указа Сенату». Это было мелочным проявлением его неудовольствия на то, что титул «Неограниченный» ему пришлось вычеркнуть. Но к концу апреля он поборол в себе это чувство и решил ввести открытие нового строя с наибольшим парадом.

Само по себе это не важно. Но для определения «намерений» внешняя форма не безразлична. Было сделано все, что для торжества было в распоряжении власти. Парадный прием в Зимнем дворце, тронная речь; все это было необычно: начиналась, очевидно, «новая эра». Этого впечатления создавать было не нужно, если работе Думы действительно хотели мешать.

В центре торжества была тронная речь. Кто ее написал? П.А. Столыпин говорил на приеме, будто для самого правительства она была неожиданной и Государь написал ее сам. Правда ли это – не важно. Но речь была показательна, и я приведу ее целиком.

«Всевышним Промыслом врученное Мне попечение о благе отечества побудило Меня призвать к содействию в законодательной работе выборных от народа.

С пламенной верой в светлое будущее России Я приветствую в лице вашем тех лучших людей, которых Я повелел возлюбленным Моим подданным выбрать от себя.

Трудная и сложная работа предстоит вам. Верю, что любовь к родине, горячее желание послужить ей воодушевят и сплотят вас.

Я же буду охранять непоколебимыми установления, Мною дарованные, с твердою уверенностью, что вы отдадите все свои силы на самоотверженное служение Отечеству для выяснения нужд столь близкого Моему сердцу крестьянства, просвещения народа и развития его благосостояния, памятуя, что для духовного величия и благоденствия государства необходима не одна свобода, необходим порядок на основе права.

Да исполнятся горячие Мои желания видеть народ Мой счастливым и передать Сыну Моему в наследие государство крепкое, благоустроенное и просвещенное.

Господь да благословит труды, предстоящие Мне в единении с Государственным Советом и Государственною Думою, и да знаменуется день сей отныне днем обновления нравственного облика земли Русской, днем возрождения ее лучших сил.

Приступите с благоговением к работе, на которую Я вас призвал, и оправдайте достойно доверие Царя и народа.

Бог в помощь Мне и вам».

В этой речи, конечно, много общих мест и условностей, но кроме них было и политическое содержание, очень отрадное. Я подчеркну три главных момента.

Государь обещал «охранять непоколебимо установления им дарованные». Когда позднее стали спорить, есть ли у нас конституция, одним из доводов для отрицания ее было то, что Государь ей не присягал. Довод не только не силен, но и не точен. «Присяги» не было. Но зато в обстановке исключительно «торжественной» Государем было дано обещание новые установления «охранять». Обещание заменяло присягу. Ведь при вступлении в Думу и депутаты не присягали, а только давали «торжественное обещание» исполнять возложенные на них обязанности. Нельзя было и от Государя требовать большего. А его обещание было особенно знаменательно потому, что на апрельском совещании ряд сановников, в числе которых, к сожалению, оказался и Витте, убеждали Государя объявить, что он сохраняет за собой право единолично дополнять «Основные законы». Обещание «непоколебимо» их «охранять» явилось ответом на эти дурные советы.