Первая Государственная дума. От самодержавия к парламентской монархии. 27 апреля – 8 июля 1906 г. - читать онлайн книгу. Автор: Василий Маклаков cтр.№ 62

Но в чем же был тот план, которым Милюков удачно соблазнил Трепова, а Трепов неудачно хотел соблазнить Государя?

Об этом плане мы знаем давно по журнальной полемике, в которой принял участие и Трепов, как интервьюер. Теперь в «Русских записках» Милюков поставил интересные точки над «г». Он подтвердил то, что мы раньше уже знали. Конечно, как бы Трепов ни мотивировал свое желание говорить с Милюковым, Милюков увидел в нем доказательство, что власть бессильна остановить революцию, а за примирение с Думой согласна на большие уступки. Совершалось, таким образом, то, чего он ожидал; тактика единения с революцией свои плоды приносила. Теперь можно было свои условия ставить. Конечно, прежней нелепости 1905 года, Учредительного собрания он не повторял. С ним было опоздано. Но верный программе и публичным своим заявлениям, он требовал парламентарного, т. е. партийного кадетского министерства. Так происходит всегда в настоящих парламентских странах: «лидеру оппозиции» поручают составление кабинета.

Речь пошла тогда о программе будущего правительства. Милюков изложил партийную программу кадетов, не исключая ни полной амнистии, ни кадетской аграрной реформы, ни даже пересмотра Основных законов. Трепов все это, без возражений, записывал в книжку. Сам Милюков этому изумлялся, но вынес такое общее впечатление: «Дальнейшие переговоры на этой основе возможны». Но частичный ответ на это Милюков скоро получил в треповском интервью, данном им агентству Рейтера. Я его не знаю, но содержание его ясно из статьи Милюкова 30 июня в «Речи», которую он по поводу его написал. Статья показывает, в чем он расходится с Треповым. Трепов в интервью решительно высказался за кадетское министерство. Милюков за это «прозрение» Трепова хвалит. Но Трепов думал, что кадетское министерство возможно без проведения полной кадетской программы; он был против «принудительного отчуждения» ^[78] и «полной амнистии». Милюков же предупреждает: «Если так, то перестанем уже и говорить о кадетском министерстве. Партия согласится на жертву, т. е. на принятие власти, под одним условием: «остаться у власти тем, чем она была у избирательных ящиков».

В своих «Воспоминаниях» Милюков ничего не говорит о том, что кадеты дают со своей стороны. Но очевидно, они с революцией разрывают; раз они сами у власти, революция более ни для чего не нужна. И внешнюю иллюстрацию нового отношения кадетов к революции можно видеть в том, что трудовиков в кадетском министерстве не будет. 18 июня Милюков пишет в «Речи» статью под выразительным заглавием: «Есть ли почва в Думе для кадетского министерства?» В ней он доказывал, что оно не только возможно, но что только оно и возможно. Никакого коалиционного министерства не нужно. Трудовики в него не годятся. «Не только потому, что среди личного состава этой группы не имеется достаточно подготовленных для этой роли лиц, но и потому, что едва ли ее руководители пожелают переменить свою позицию на то гораздо менее благодарное положение, которое им бы пришлось занять в министерстве. И без них кадетам прочное большинство обеспечено». «Министерство будет всего прочнее и сильнее, если оно будет не коалиционным, а чисто кадетским».

Если Милюков в кабинете ресторана сумел убедить Трепова в целесообразности этого плана, то это с его стороны было, конечно, победой над Треповым. Но подобно большинству кадетских побед она была самообманом. Мы можем теперь лучше этот план оценить.

В 1921 году Милюков писал в «Трех попытках», что «кадетское министерство, во всяком случае, было бы той первой зарубкой, на которой революционный процесс мог задержаться». Почему кадетское парламентарное министерневром, орудием, за привлечение к Думе крестьянских симпатий, а вовсе не аграрной реформой на пользу крестьян. Это и дало повод Трепову использовать ту же реформу тоже для политической цели, для увеличения симпатии к Монарху. Грех кадетского аграрного проекта был в том, что он променял интересы страны на соображения подобного рода. Трепов только пошел за ними по тому же руслу.

ство было бы лучшей «зарубкой», чем соглашение Думы с правительством, чем общий план действий разумной части бюрократии со сливками либеральной общественности? Во имя чего кадеты отказались от попытки к сговору с властью и предпочитали чистое «кадетское министерство»? В то время, когда все это происходило, они еще могли питаться иллюзией, что они все умеют и знают и что народ за ними пойдет. Но как можно повторять это после нашего злополучного опыта, уже в 1921 году? Что нужно было, чтобы остановить революционный процесс? Во-первых, провести нужные всему народу реформы. Бюрократия понимала это не хуже кадетов, а для написания законов имела гораздо более уменья и опыта. Мы ведь самостоятельное думское законодательство увидели на работе. Дума предпочитала эффекты – реальному достижению, «декларации» – законодательной норме; для этого она до бесконечности осложняла самые простые вопросы. И на первую очередь она ставила бы не то, что было нужно стране, а то, что ей подсказывала революционная демагогия, т. е. амнистию и отобрание земель у частных владельцев. От этих искусственных требований кадеты не могли отступать; этого их союзники им не позволили бы. Реформы, которые бы они провели, имели бы сами по себе последствием не предупреждение, а только ускорение революции.

Но главное, чем они остановили бы «революционный процесс»? Или они серьезно надеялись, что из доверия к ним, из удовольствия иметь их правительством революционные партии положат оружие? Ведь их министерство было бы воспринято левыми партиями как измена «оппозиционному блоку», как предательство «народного дела» ради министерских портфелей. Эта тема о будущей «измене» кадетов уже давно разрабатывалась. Вся злоба, все обвинения, которые до сих пор направлялись на министерские скамьи, посыпались бы на головы кадетских изменников. Ведь сделанная кадетам исторической властью уступка разрушительную энергию революционных партий лишь окрылила бы. Так бывает всегда. Это показал 1917 год, когда после падения монархии, после создания Временного правительства с его программой революционные партии принялись «углублять» революцию. В 1936 году, именно после победы Front Populaire, при министерстве Л. Блюма началась усиленная оккупация фабрик и коммунистическая финансовая и международная демагогия.

Конечно, отвечать в Думе на словесные нападки кадеты сумели бы лучше, чем Горемыкин. Прения в ней получили бы тогда тот серьезный и действительный интерес, который в 1-й Думе они редко имели.

Но дело было бы не в речах и не в Думе. Тогда начались бы непосредственные выступления масс, погромы имений, «явочный порядок» на фабриках, всеобщие забастовки, вооруженные сопротивления, террор, вплоть до восстаний включительно. Что стали бы против этого делать кадеты? Теперь мы на это можем ответить. Мы и раньше, и позже их увидели в действии. В декабре 1905 года мы только слышали их советы, обращенные к власти: снять исключительные положения, войска удалить. А в 1917 году мы их самих увидели властью и наблюдали их действия; они поторопились уничтожить полицию, сместить всех губернаторов и подчиниться «воле народа». В этом основная слабость не только революционных правительств, но и тех либеральных правительств, которые своим происхождением обязаны революции. Они, не изменяя себе, не могут силой с нею бороться. Это противоречит всей их идеологии, их недавнему прошлому. И кадетское министерство не смогло бы справиться с этой задачей. Его положение было бы труднее других. Историческая власть, Государь ему не доверял и позволил бы ему меньше, чем мог позволить другим, а революционные массы от него требовали бы больше уступок, чем от лиц с ними в прошлом не связанных.