Вторая Государственная дума. Политическая конфронтация с властью. 20 февраля – 2 июня 1907 г. - читать онлайн книгу. Автор: Василий Маклаков cтр.№ 53

* * *

Тем, кто считал думской задачей только поднимать революционное настроение, в этом было трудно мешать. Думская трибуна была в их распоряжении; воспрепятствовать возбуждающим предложениям и речам было нельзя. Но поучительно сопоставление. 1-я Дума перед собой этой цели не ставила; напротив, она хотела укрепить, расширить свои полномочия. А между тем вся ее работа революционное настроение в стране так подняла, что население как будто забыло уроки забастовок, восстаний, погромов и репрессий. В массах опять росло возбуждение, напоминавшее 1905 год. Во 2-й Думе было совершенно другое: левая часть Думы не верила в целесообразность конституционных путей, старалась это свое убеждение внушить населению, открыто звала его на помощь себе; но из этих стараний ничего не выходило. Настроение в стране, несмотря на такие призывы, не поднималось. Это отметил даже Коковцев, который выражал удивление: «Каким образом возмутительные думские речи не вызывали открытых революционных выступлений улицы?» ^[65] Отсутствие «выступлений» можно было бы объяснить репрессивной энергией власти; но ведь не только не было «выступлений», а само революционное «настроение» продолжало идти постепенно на убыль. Потому и реакция страны на разгон 2-й Думы, сопровождавшийся государственным переворотом, сужением избирательных прав и арестом целой соц. – демократической фракции, нельзя было сравнить с впечатлением от совершенно законного роспуска 1-й.

Когда левые ораторы 2-й Гос. думы расточали свою революционную фразеологию, народ в ответ только «безмолвствовал». Он поучался не словами, а фактами. 1-я Дума иллюстрировала «слабость государственной власти». Депутаты могли беспрепятственно и безнаказанно ее поносить; могли запрещать представителям ее говорить, гнать их с трибуны, требовать их увольнения. В глазах масс создалось впечатление, что правительство перед Думой бессильно. Близость победы поднимает дух у бойцов и плодит им новых сторонников. Но это время теперь миновало. Когда была распущена 1-я Дума, свое действительное бессилие перед властью показала уже она. Более никто уже не видел в Думе руководителя революционным движением. Жизненным фактом сделалось бессилие думских ораторов, когда они сходили с конституционных путей и надежды возлагали на Революцию. Таким речам могли аплодировать, но за ними не следовали. Чем дальше ораторы отходили от «конституционной дороги», чем горячее взывали к верховной «воле народа», тем нагляднее становилось, что Дума за ними не хочет идти и что их призывы к стране не вызывают сочувствия.

Бесцельность таких выступлений, конечно, их устранить не могла. Революционные созвучия не исчезли в стране; кое-кому в ней подобные выступления нравились. Находились ораторы, которые на этой дороге искали личных успехов и популярности. Их речи не соблазняли, но не проходили бесследно для судьбы самой Думы. По старой памяти власть их боялась. Враги Думы пользовались такими речами, чтобы дискредитировать Думу, ее председателя и даже покровителя Думы – Столыпина. В «Красном архиве» напечатана любопытная переписка Государя со Столыпиным по поводу довольно невинных и уже совершенно безвредных образчиков левого красноречия; она любопытна лишь тем, что показывает, какими пустяками имели время и охоту наверху тогда заниматься ^[66]. Революционное красноречие 2-й Думы – область не политики, а стилистики, уровня культуры и воспитанности отдельных людей. Влияния на поведение и даже настроение населения подобные речи иметь не могли. Я и не буду о них говорить. Остановлюсь только на тех предложениях, которые левыми в Думу вносились, по которым сама Дума должна была вынести определенное постановление, т. е. сделать какой-то политический акт. Здесь могло происходить и происходило испытание ее собственной конституционной лояльности. Такие предложения могли Думу взорвать, и от них надо было ее оберегать.

* * *

Значительная доля таких предложений для Думы не представляла опасности, и о них скоро забыли. Начались они с первого дня. В главе VII я рассказывал о предложениях создавать комиссии, чтобы «кормить голодающих» или «бороться с безработицей», предоставляя им функции правительственной власти. Опасности для государства они не представляли; создание их было бы безрезультатной демонстрацией. Они не смогли бы ничего сделать без содействия власти. Достаточно было не обращать на них внимания, чтобы бессилие их обнаружилось. Но правительство так философски равнодушно на них не смотрело. Во-первых, они были все же попыткой «явочным порядком» захватывать власть, что напоминало «свежее предание» революционной эпохи. Во-вторых, при нескрываемом старании левых партий использовать Думу, чтобы население «революционизировать», такие комиссии, при непосредственном общении их с населением, давали для этого и возможность и повод. Враги Думы не упускали случая обратить на это внимание Государя, и он сейчас же подчеркивал это Столыпину. Так, он писал ему 31 марта: «Газетные слухи о решении Комиссии о безработных (председатель Горбунов, а секретарь Алексинский) вступать в прямые сношения с рабочими также наводят на размышления» ^[67].

Конечно, со стороны комиссии все это было покушением с негодными средствами. «Исполнительная власть» никого из «посторонних» в помещение Думы не допускала. Переписка об этом Столыпина с Головиным, который в этом видел нарушение прав ему, как председателю, предоставленных, не привела ни к чему; если бы даже он был вполне прав по тексту законов – что можно оспаривать, – то фактическая власть была у него. Создание думских исполнительных комиссий, при таком соотношении сил, было бы одним балаганом. Если левые партии все же вносили свои предложения и иногда на них энергично настаивали, то у этого были мотивы иного порядка. Левые играли без проигрыша. Они надеялись, что другие партии не допустят образования подобных комиссий во имя «законности». Тогда они будут их обвинять в «несочувствии» голодающим и безработным, в том, что они помешали прийти им на помощь. Если нельзя поднять в стране «революционного настроения», то можно свести партийные счеты с «соперниками» и им «наложить». Это обычная тактика, которой при других обстоятельствах держались и сами кадеты, да и все «освободительное движение» по отношению к либеральным начинаниям власти.

Я не буду припоминать всех таких предложений, которые к концу так приелись, что на них уже не обращали внимания и даже иногда голосовать забывали. Все шло по шаблону. Так, 12 апреля было внесено предложение о назначении Комиссии для расследования действий властей по поводу запроса о рижских застенках. 24 мая – о «посылке такой же думской комиссии в Озургетский уезд Кутаисской губернии». Это были не бомбы, а простые шутихи, которые перестали пугать. Перейду к подлинным бомбам.

* * *

Первая бомба была подложена под бюджетные прения. Они представляли исключительный интерес. В бюджете заключалось и очень реальное конституционное право Государственной думы, и уязвимое место правительства. Правда, бюджетные правила, составленные таким знатоком дела, как Витте, приняли меры, чтобы обезвредить «враждебные» действия Думы и не позволить ей по произволу «остановить» жизнь государства. Но Дума все-таки получала возможность начать борьбу с злоупотреблениями власти конституционным путем. Она, по обыкновению, жаловалась на недостаточность прав, которые ей были даны; не мирилась с тем, что не могла просто вычеркивать расходов, основанных на «легальных титулах» (ст. 9), а должна была их изменять только в общем порядке (ст. 10). Она не ценила, какое громадное право даже этим она получала; оглашать, опротестовывать и атаковывать архаические, иногда комические легальные титулы. Дума могла вынести на Божий свет много курьезов, о которых не подозревало общественное мнение и которые само правительство публично защищать не решилось бы. Наконец, не были тайной недостатки финансовой нашей системы; преобладание косвенных налогов, в том числе таких, как винный налог, неравномерность прямого обложения, и такие льготы землевладельцам, которые были бы совсем неприличны, если бы не компенсировались хотя бы отчасти земским обложением. Все это было известно из литературы и публицистики. Но одно дело критика, другое – практическая постройка бюджета на других основаниях. В этом отношении партии были беспомощны, и винить их за это было нельзя; это превышало их подготовку. Но для критики рассмотрение первого бюджета давало такой материал и такой резонанс, которых еще никогда не бывало; недаром единственным сколько-нибудь серьезным доводом против слишком длинного междудумья была невозможность рассмотреть бюджет в законном порядке.