Нобели в России. Как семья шведских изобретателей создала целую промышленную империю - читать онлайн книгу. Автор: Бенгт Янгфельдт cтр.№ 69

Зимние сезоны 1887 – 1888 годов Людвиг со своей семьей, как обычно, проводил в южных краях. Осенью 1887 года он, Эдла и дочь Мина ненадолго остановились в Баден-Бадене и Венеции, а затем направились в Мерано (Южный Тироль). Там они пробыли два месяца. Из Мерано они двинулись через Милан и Геную (где отметили Рождество), затем в Сан-Ремо и Ментон и далее в Канны, куда прибыли в конце января 1888 года. Вскоре к ним присоединились Эммануил, Яльмар Круссель и младшие дети Луллу, Ингрид и Марта. Самые маленькие остались в Петербурге вместе со старшей сестрой Анной. Через несколько недель Эммануил вернулся домой, а на смену ему 10 марта прибыл Карл.

В начале пребывания в Каннах Людвиг чувствовал себя на редкость хорошо, но в конце февраля внезапно слег с высокой температурой. Он предположил, что у него малярия или тиф, но, по словам доктора, причиной была хроническая сердечная недостаточность, усугубленная простудой. Сердце билось двойными ударами, и временами он лежал по четырнадцать часов «в полном поту, – сообщала Эдла Анне. – Я очень беспокоюсь, не зная, как будет развиваться эта болезнь. Возраст папы, его истощенная нервная система и больное сердце заставляют думать обо всем». Врачи, однако, утверждали, что непосредственной угрозы нет, и в течение следующих недель состояние Людвига улучшилось.

Однако в середине марта, когда Роберт посетил Людвига, то нашел его настолько ослабевшим, что «глаза наполнились слезами», а вскоре состояние его здоровья снова ухудшилось. 27 марта Роберт писал Альфреду:

Альфред внял и через неделю уже был в Каннах. Первая его телеграмма вселила в Роберта надежду, что Людвиг поправится, но все последующие сообщения были «весьма удручающими». 11 апреля Альфред послал телеграмму, воспринятую Робертом как предвестие смерти. «Не странно ли, – ответил он Альфреду на следующий день, – что каждой удаче сопутствуют жестокие удары; теперь, когда дела его дают ему покой, приходит тяжелая болезнь и, возможно, смерть, дабы лишить его плодов своего труда». Пока он писал это письмо, пришла телеграмма от Карла: «Всё безнадежно, осталось несколько часов». Ни Роберт, ни уже покинувший Канны Альфред не успели вернуться. Людвиг умер в два часа того же дня, 12 апреля 1888 года, в окружении Эдлы и шестерых своих детей, включая Яльмара Крусселя. Глаза отца закрыл Карл.

Эдла стала вдовой в возрасте сорока лет. «В трудные моменты моей жизни он всегда был моей силой, поэтому неудивительно, что я себя чувствую слабой, когда его нет, – писала она Альфреду. – Облаченная в траур окружающая меня семья не способствует облегчению жизни, но долг и любовь к ней, надеюсь, помогут мне продержаться на ногах и быть полезной многочисленным моим детям, покуда они во мне нуждаются».

Уходу Людвига были посвящены статьи как в русской, так и в иностранной прессе. «Многое связывало Нобеля с родной землей, – писала стокгольмская газета. – Его престарелая мать всё еще живет в шведской столице, его сыновья получили инженерное образование в здешнем техническом институте, и отсюда он увез свою жену». Во французской прессе умершего приняли за Альфреда, наиболее известного в Западной Европе из братьев. Он имел сомнительное удовольствие прочесть собственный некролог, в котором был заклеймен как изобретатель смертоносного оружия, «торговец смертью», который «вряд ли будет рассматриваться как благодетель человечества».

Прах был доставлен в Петербург, где Людвиг был погребен 28 апреля (16 по старому стилю). Роберт был слишком болен, чтобы приехать, а Альфред не успел. За два дня до похорон он отправил из Гамбурга Эммануилу письмо, объясняя, что не успевает, поскольку Карл по ошибке сообщил неверную дату похорон. Пришедшая в Париж телеграмма с указанием верного числа его не застала, Альфред был уже в Германии, и когда он наконец получил сообщение, было слишком поздно, чтобы успеть в Петербург. «Если бы похороны состоялись тридцатого, согласно первоначальной информации от Карла, времени хватило бы полностью», – писал Альфред. Словно этого оправдания было недостаточно, он добавил, что «возможно, лучше так, как произошло», поскольку он не справился бы с «длительной поездкой в Петербург без остановки». Ибо недалек тот день, когда и сам он утонет «в реке Лете», заключил он.

Объяснения Альфреда резонные, но слишком обстоятельные, чтобы быть убедительными. Сделал ли он действительно всё, чтобы успеть на похороны? Надо полагать, что его раздирали чувства: и нелюбовь к российской столице, и его конфликт с Людвигом. То, что раны от конфликта с братом еще не зажили, явствует из письма Эдлы, написанного через неделю после смерти мужа. В нем она благодарит Альфреда за то, что он выполнил желание Людвига встретиться и поговорить, продолжая: «Я не знаю природу вашего разговора, но я знаю, что недоразумение, которое возникло между вами, тяготило его чистую душу, и что видеть тебя и, возможно, сгладить шероховатости, было для него большим облегчением».

Оговорка «возможно» намекает на то, что не все шероховатости были сглажены. Очевидно, конфликт всё еще мучил Альфреда, что явствует из его письма Ивару Лагервалю:

Фраза «для памяти нет губки, как для грифельных досок» означает, что заноза осталась. И спрашивается, как Альфред мог утверждать, что его знакомство с Людвигом было «довольно поверхностным» и что брат был ему «более чуждым, чем большинство людей», с которыми он «близко общался»? В конце концов, они прожили первые тридцать лет жизни вместе, и после отъезда Альфреда из России они встречались чуть ли не ежегодно в Стокгольме, Париже и в других городах Европы, не говоря уже об их обширной переписке. Находился ли Альфред в одном из тех периодов, когда он «сгущал краски»?