Политический дневник - читать онлайн книгу. Автор: Альфред Розенберг cтр.№ 83

Я надеюсь, что именно в Страсбургском соборе будет установлен монумент этим н[емецким] солдатам.

И если уж я в «Мифе» высказал надежду, что на смену колоннам Девы Марии должны прийти памятники воинам, то положить начало этому следует сверху. Страсбург стал бы прекраснейшим примером.

Фюрер не любит готику. Выцветшие статуи в Реймсе его разочаровали. Впервые именно в готического соборе Страсбурга, по его словам, он ощутил колоссальное внутреннее пространство. – Это верно. Тяжелые колонны не загромождают помещение в целом. Собственно, и я здесь сдержан: готика была не только вершиной католицизма, но и важным, хоть и несколько приукрашенным олицетворением германского народа. Здесь сквозь все проявления католицизма прорывается близость к природе. Лиственный узор в Марбурге, фонтанирующие жизненной силой гобелены и проч. Кстати, о том, что сегодня нельзя использовать готический стиль в строительстве, я подробно написал в «Мифе» (эти мысли были изложены на бумаге еще в 1917/18 годах).

После продолжительного перерыва фюрер снова в Берлине. В конце января я дважды был у него на обеде. 29.1. политические темы не обсуждались, фюрер долго говорил о тех, кто употребляет в пищу растения, и о тех, кто ест мясо, трупоедах, как он их называет. Он убежден, что жизненные силы вегетарианцев постоянны, тогда как мясоеды, подобно льву, переживают резкий прилив необычайной силы, однако лишены выносливости. Слоны, быки, верблюды, буйволы – яркие примеры обратного. То, что нам следует питаться именно растениями, можно наблюдать на примере лечения болезней. Детям и больным сегодня, что весьма правильно, дают фрукты, овощные соки, никакого мяса. Употребление мяса в пищу возникло, вероятно, на фоне длительных периодов холода и сохранилось до наших дней. В средние века высшие сословия ели практически только мясо и умирали очень молодыми (н[емецкие] императоры). Он уверен: если правильно истолковать учение о витаминах и сделать соответствующие выводы, то однажды человек сможет жить 250 лет. Фюрер приправлял свой рассказ шутками, мы слушали и смеялись. Я заметил, что первый бой должен быть дан «И. Г. Фарбен», которая стала применять химические средства для отбеливания муки и проч. По окончании обеда все, однако, сошлись во мнении: сырая растительная пища, поданная к столу в больших количествах, нагружает желудок в связи с необходимостью в больших количествах ее поглощать. Мы знаем, что фюрер прав, говоря о витаминах и растениях, но знаем и то, что наша пища должна быть смешанной, ведь у нас не коровий желудок. Поскольку у фюрера желудок больной, эти рассуждения понятны вдвойне. На следующий день Грейзер рассказал о св[оей] работе в Вартегау и выразил радость в связи с порученной ему задачей. Балты прижились и, судя по всему, довольны. Не хотят ли они вернуться? – спросил фюрер. Я, смеясь: Только в крайнем случае – если вы освободите для них дорогу на Санкт – Петербург. – Он: Только если вы, Р[озенберг], останетесь здесь! Я: Кто знает. – У этой шутки есть и другая, более серьезная сторона, которую я днем позже обсудил с Грейзером наедине: балты все – таки чувствуют себя пока ущемленными (городские советники в Лицманштадте, указания снова отобрать у них подворья и проч.). Грейзер проявил понимание, я 3.4. буду выступать в Позене.

Хочу кое-что дополнить к записям за ноябрь и дек[абрь] 1940 года: важные личные воспоминания, не лишенные значимости и в деловом плане.

Шедшее давно обсуждение сотрудничества с ОКВ завершилось в начале ноября 41 года ^[840]. М[иро]в[оззренческое] воспитание будущих идеологических инструкторов вермахта перейдет ко мне. Генерал – фельдм[аршал] Кейтель счел важным подписать это соглашение в Мюнхене 9.XI. ^[841], тем самым подчеркнув символический смысл происходящего. Вся партия с большим одобрением восприняла эту новость, пусть даже соглашение не было опубликовано. Кейтель всегда был по отношению ко мне лоялен, и я надеюсь на хорошие результаты в будущем, поскольку отдельные нюансы поведения призванных в вермахт из запаса требуют большой работы с нашей стороны. Что выполнимо, так как весь м[иро]в[оззренческий] материал и литература находятся под моим ведомом.

Планировалось провести манифестацию в Париже, в палате депутатов. Фюрер дал свое согласие на это символическое действо, хотел, однако, предварительно ознакомиться с текстом моей речи. Я передал ему рукопись под названием «Кровь и золото». Он прочел текст, и поскольку до его отъезда переговорить с ним я возможности не имел, мне позвонил Шауб: Фюрер очень, очень доволен речью, он рад тому, что я хочу с ней выступить, ни слова менять не требуется ^[842].

Вот так я поехал в Париж – теперь уже в третий раз. Поезд сделал остановку в Аахене, внезапно из громкоговорителя донеслось мое имя. Затем снова: «Телеграмма для господина р[ейхс]л[яйтера] Р[озенберга]!» Кёппен выбежал наружу. Телеграмма по поручению фюрера от р[ейхс]л[яйтера] Бормана (он постепенно превратился в основного посредника). Я испытал невольный страх, поскольку подобные меры, как правило, объясняются некими неприятными происшествиями. Читаю первые слова: «Фюреру сообщили…» Ну, что за чертовщина там произошла?! Дальше – вздох облегчения: «что Кодряну перезахоронят». Фюрер хочет послать меня в качестве своего представителя в Бухарест. Я должен сообщить, смогу ли приехать вовремя. Если нет, фюрер назначит другого. Мы прикидывали и так, и сяк, заказали у Бормана самолет на полдень 29 числа. Уже в Париже стало понятно, что ничего не получится, разве что прибегнуть к ночному перелету через Карпаты. Я переговорил с Гессом по телефону: он в ужасе отклонил идею. В результате вместо меня отправился Ширах.

Эти действия фюрера объясняются следующим происшествием. Антонеску был приглашен в Берлин, и в том числе на обед у фюрера в узком кругу. Протокол не предусматривал моего приглашения. Когда, выступив с речью в соборе Брауншвейга (12.XI.), я приехал на обед в Р[ейхс]канцелярию, фюрер встретил меня словами сожаления. Он не побеспокоился о каждом приглашении в отдельности и был возмущен моим отсутствием. Он высказал господам все, что счел нужным. Я должен был присутствовать на обеде с Антонеску, поскольку именно я пробудил к жизни в Румынии это движение.

Чтобы как – то исправить эту оплошность, фюрер решил отправить меня в качестве своего представителя в Бухарест.

В Париже в первой половине дня 28–го я осмотрел предметы искусства и культуры, конфискованные моим оперативным штабом у евр[еев] и частично выставленные в Же де Пом ^[843]. И хотя Геринг уже вывез 42 лучших экспоната для свой коллекции, здесь были представлены ценнейшие вещи. Ротшильд, Вейль ^[844], Зелигман ^[845] и т. д. вынуждены были расстаться с заработанным на бирже за 100 лет: Рембрандт, Рубенс, Вермеер, Буше, Фрагонар, Гойя ^[846] и проч. были представлены в большом количестве, старинная резьба по дереву, гобелены и т. д. Знатоки искусства оценивают стоимость почти в 1 миллиард марок ^[847]!