Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 112

– Что же это такое? – спрашиваем в недоумении.

– Эй, горнист! Ты что же это сделал? Где же чай?

– Точно так, ваше благородие: чай сварил.

– Как сварил?.. Что ты врешь?

– Точно так: вы приказали сварить, я и сварил.

Каков удар! Зарезал человек совсем: взял всю четверку чаю, высыпал в чайник, налил воды и дал выкипать!.. Сварил, как крутую кашу.

Взбешенный капитан готов был уже кинуться с кулаками на недоумевающего, оторопевшего горниста, но мы его удержали, разразились смехом и посыпали утешениями. Пришлось еще раз налить воды и дать закипеть, так что через часик все-таки выпили стакана по два какой-то серой жидкости, а для дальнейшего похода решились раздобыться чаем у известного метрдотеля князя Аргутинского – офицера из имеретин Глахупа, с которым я благодаря грузинскому языку был знаком. При этом было рассказано немало анекдотов, аналогичных с настоящим случаем, и один особенно презабавный: о том, как сильно продрогши и проголодавшись два наших офицера приехали в Моздок или Георгиевск на станцию и, не найдя там ничего съестного, послали бывшего с ними вестового: «Беги скорее в город, и вот тебе два гривенника: на один купи белого хлеба, на другой – молока». – «Слушаю-с». Проходит час нетерпеливейшего ожидания. Наконец, вестовой возвращается. «Принес?» – «Никак нет, ваше благородие». – «Это отчего?» – «Виноват, ваше благородие: перемешал гривенники кой на хлеб, кой на молоко». Положим, это si non е vero… Но действительно попадались солдатики из белорусов или мордвы от природы тупые, к тому же при учениях в резервных батальонах палками до того притупленные, что почти могли считаться идиотами и, пожалуй, перемешать гривенники.

Стемнело, пробили зарю, пропели «Отче наш», бивуачный шум и говор утих; я отправился в штаб за приказаниями.

Первое, что я там узнал, было неприятное известие, что пока мы дрались с пешими толпами, Гаджи-Мурат послал свою конницу напасть на наши вьюки. Пользуясь растянутостью в одного коня, мюриды ворвались в середину и начали рубить фурштатов и денщиков, но драгуны, невзирая на неудобную местность, отбили неприятеля и изрубили несколько человек, причем барабанщик 1-го эскадрона отхватил голову знаменоносцу и взял значок. Однако несколько верст дальше в лесу на вьюки опять было сделано нападение, и в этот раз драгуны уже не помогли: горцы изрубили до 30 человек денщиков и фурлейтов, захватили до 50 вьюков и ушли. Это происшествие очень опечалило бедное офицерство: у большинства все скромное имущество заключалось в его вьючной лошади и вьюке, в котором и платье, и белье, и прочий скарб хранились, – завести все это вновь из скромного жалованья нелегко. Наш батальон оказался, однако, особенно счастлив: ни одного офицерского вьюка у нас не пропало, пострадали больше казенные, с палатками.

Получив и передав приказание, по коему с рассветом следующего дня отряд должен был выступить дальше, а нашему батальону назначалось идти с двумя орудиями в арьергард, я вернулся в шалаш и лег. Великолепная звездная тихая ночь покрывала бивуак, окрестные лесистые высоты в волшебных очертаниях бросали на нас свои тени, вдали тянулся красноватый дым – это горели зажженные нами по пути аульчики и хлебные скирды…

XLII.

22 июля было великолепное утро. Красное солнце поднималось от Каспия и грозило жарким днем. На небе ни облачка, только дым двух ближайших зажженных аулов лениво тянулся к лесу. Мы предчувствовали, что нам предстоит бой горячее вчерашнего.

Пробили генерал-марш. Солдаты, крестясь, становились в ружье, на всех был отпечаток серьезной думы. Наконец, тронулся авангард, несколько минут спустя – один за другим батальоны ширванцев в своих лоснившихся юфтовых ранцах, потянулись вьюки, носилки с ранеными, и когда все уже двинулось по дороге, место бивуака опустело, раздался голос нашего командира Соймонова: «3-я гренадерская и 9-я роты налево в цепь, 7-й и 8-й ротам с орудиями между ними – в арьергард, да не растягиваться, соблюдать порядок и не стрелять без надобности, беречь патроны». Пошли. Верстах в двух на возвышенности показалась большая толпа с самим Гаджи-Муратом, окруженным конными мюридами и несколькими значками; слышны были явственно напевы: «Ляилля, иль-Алла». Отступали они, делая несколько безвредных выстрелов, еще версты две; наконец, по мере втягивания отряда в лес, все скопище свернуло влево и насело на ширванцев. Шагах в пятидесяти от дороги был глубокий, густо заросший лесом овраг, от которого по покатости было навалено несколько рядов срубленных деревьев, и из-за них-то началась жаркая пальба и по авангарду, и особенно по рассыпанному в левой цепи 1-му батальону ширванцев. Пришлось остановиться. Огонь все усиливался, уже слышались крики «ура!», мы сближались к месту боя. Прискакал один из адъютантов командующего войсками с приказанием: всем вьюкам под прикрытием наших двух рот свернуть вправо от дороги в редколесье, а двум другим ротам с орудиями усилить левую цепь и примкнуть к 1-му Ширванскому батальону.

Соймонов приказал мне проскакать вперед и заворачивать вьюки. Когда все они перешли в указанное место, где я увидел и князя Аргутинского в шапке с наушниками (он не мог выносить гула пушечных выстрелов) со всем его штабом и конвоем, наши 7-я и 8-я роты прикрыли это место, а я возвратился опять через дорогу к цепи.

Несколько попыток ширванцев выбить горцев из ближайших к дороге завалов не имели успеха. Как только люди бросались в лес, крутая покатость мешала твердости хода, залпы в упор вырывали передних из рядов, некоторых ближайших горцы схватывали за штыки и стаскивали к завалу, а вслед за тем наверх летели отрубленные головы… Раненые тоже скатывались вниз и подвергались той же участи.

Между тем наши две роты загнули немного левым плечом вперед и начали стрелять во фланг завалов, что заставило горцев отделить часть людей против нас, и они, выйдя из оврага, рассыпались по густому хлебу, покрывавшему бывшую перед нами поляну, и открыли частый огонь.

Так прошло с добрых полчаса, дело оставалось в том же положении; к счастью, и в этот раз неприятель сосредоточился весь с одной стороны, оставив без всякой хоть бы только демонстрации правую сторону дороги, где весь все еще значительный обоз и штаб прикрывались только нашими двумя ротами. Наконец, к самому центру боя сосредоточили шесть орудий, и после десятка залпов картечными гранатами по завалам лихие ширванские роты с криком «ура!» бросились вниз. Раздались крики «Алла, Алла», по лесу пошел какой-то гул, и треск, и стон, «ура!» все неслось сильнее и сильнее в глубь оврага, бывшие перед нами кучки тоже бросились назад, провожаемые нашими пулями, и через каких-нибудь 15–20 минут все стихло. Ошеломленные, побитые толпы бросились из завалов на другую сторону оврага в чащу, и уже никакая сила не могла остановить бегства…

Путь был очищен. Ширванцы стянулись обратно на дорогу, и отряд двинулся вперед. Кратковременный бой этот стоил нам трех офицеров и до 80 нижних чинов. Отличный офицер Ширванского полка штабс-капитан Желтухин пал на месте, сраженный пулей в голову.

Засветло, не тревожимый более неприятелем отряд достиг аула Хошни.

Еще накануне табасаранцы, потерявшие в перестрелке с нами несколько десятков человек и несколько сожженных аулов, пристали к Гаджи-Мурату с упреками, что он все их высылает вперед драться с русскими, а своих мюридов держит сзади, вне выстрелов, что они потеряли много людей, потерпели разорение, но результата не видят. Гаджи-Мурат, не очень-то полагавшийся на новых прозелитов мюридизма и видевший, что как боевой элемент они далеко не то, что его аварцы, само собой, берег прибывшие с ним несколько сотен мюридов как единственную силу, на которую в крайнем случае можно было опереться, и держал их в резерве. Чтобы, однако, удовлетворить заявленным жалобам табасаранцев и ободрить их к дальнейшему сопротивлению, он ответил, что завтра, то есть 22-го числа, его мюриды будут впереди и покажут, как следует драться с гяурами.