Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 186

По поводу Гарднера вспоминаю, как зимой с 1854 на 1855 год к нам в Грозную прибыли только что выпущенные из академии три офицера Генерального штаба, именно: Гарднер, Цытович и Ружицкий. Какая различная судьба постигла этих трех товарищей, одновременно начавших кавказскую службу! Гарднер, красавец собой, светски воспитанный, беспредельно честолюбивый, но не особенно даровитый, постоянно рвавшийся в экспедиции и неудовлетворившийся незаметной ролью в Чечне, где генерал Евдокимов, имевший свой особенный взгляд на людей, не отличал его перед другими, добился, наконец, перевода на Лезгинскую линию, погиб, как выше сказано, ринувшись на штурм со словами: «Ну, теперь пойдем за Георгиевскими крестами»! (так рассказывали участники этого дела).

Ружицкий, солидно образованный, скромный, но с явными признаками иезуитской скрытности, прослужил на Кавказе, ничем не выдаваясь, до начала шестидесятых годов и, как только начались в Царстве Польском смуты, поспешил выйти в отставку, чтобы выступить предводителем банд под известным именем Крука… Куда он делся, когда безумное дело было проиграно, не знаю – кажется, эмигрировал в Швейцарию.

Цытович, ныне генерал, начальник 39-й пехотной дивизии, принимал деятельное участие в последней войне в Азиатской Турции…

LVIII.

Из всего моего предшествовавшего рассказа, обнимающего почти четырнадцать лет кавказской службы, читатель мог видеть, как судьба или, выражаясь проще, прихоти случая бросали меня из одного угла обширного, разнообразного края в другой, из одной сферы деятельности в другую, совершенно различную от прежней, наконец, от одного из выдававшихся деятелей к другому. Но никогда еще ни один переход не имел для меня такого значения и не сопровождался такими последствиями, как возвращение из Владикавказа от барона Вревского в Грозную к новому, месяца три-четыре перед тем только назначенному туда генералу Н. И. Евдокимову.

До этого времени я генерала Евдокимова никогда не видел, сведения мои о нем ограничивались рассказами некоторых офицеров Дагестанского пехотного полка, которыми Евдокимов командовал первые четыре года после сформирования (1846–1850). В числе этих офицеров были два близких его родственника, с которыми я находился в хороших отношениях; командуя в одном батальоне ротами, во время продолжительных стоянок в лагерях и аулах мне много раз приходилось выслушивать их рассказы о старых дагестанских событиях – временах главных начальников Фези и Клюки, когда Евдокимов, еще в обер-офицерских чинах, выдавался уже из ряда обыкновенных офицеров своими способностями, знанием края и его населения, своими военными подвигами, сделавшими его известным и выдвинувшими его, человека незнатного происхождения, нигде не учившегося, никакими связями не поддерживаемого, на видную служебную ступень генерала и начальника правого фланга Кавказской линии. Само собой, рассказы родственников не вполне совпадали с тем, что говорили другие, но различие оказывалось только в отношении качеств Евдокимова как человека, тут слышались отзывы нередко сильно порицательные: и тяжелый он человек, не располагающий к себе; и холодный эгоист, думающий только о своих интересах; и поддается влиянию бесчисленной родни – людей недостаточно развитых, возбуждающих интриги, разные неудовольствия и прочее. Но как служака, как военный человек – способный, распорядительный, храбрый, в этом противоречий не было. И я должен признаться, что, слушая рассказы о деятельности Евдокимова в Дагестане, в самый интересный период нашей войны с горцами, о его некоторых геройских подвигах, я подчинялся невольному увлечению, становился его поклонником и не придавал порицательным отзывам никакого значения. Я часто подумывал даже, что вот к такому генералу попасть на службу было бы как раз по мне, по моим наклонностям и жажде неутомимой деятельности, исключительных поручений, сопряженных с опасностями, и т. п.

И вот, когда уже прошло несколько лет, когда о генерале Евдокимове я совсем забыл, случай прямо привел меня к нему. Ехал я в Грозную с нетерпеливым любопытством скорее увидеть человека, поклонником которого был заочно и у которого рассчитывал встретить хороший прием после такого лестного для меня письма к барону Вревскому. Я не ошибся. С первого же представления я уже достаточно ясно видел, с кем имею дело и какого рода служба предстоит.

– Очень рад, почтеннейший (привычка почти ко всем обращать это слово, безо всякого намерения оскорбить, вызывала крайнее неудовольствие многих), что вы, наконец, приехали. Мне не хотелось огорчать барона Вревского, а то я вас давно бы вытребовал. Слышал я, что вы служили долго где-то в горах, провели через непокорные общества полковника В. (об этом я подробно рассказывал в первых главах), знаете туземные языки и умеете писать – такого-то человека мне и нужно.

Через несколько дней по войскам левого фланга был отдан приказ, что за отсутствием Генерального штаба полковника Фока заведывание походной канцелярией и делами отделения Генерального штаба поручается мне. Нужно сказать, что по тогдашним штатам у начальника левого фланга были самые жалкие средства: один старший адъютант с несколькими писарями и переводчиками; офицер же Генерального штаба назначался из Тифлиса без определенного звания, и был он нечто среднее между старшим адъютантом и начальником не существовавшего штаба. Таким офицером Генерального штаба последнее время был полковник Фок, поспешивший вскоре после прибытия генерала Евдокимова уехать из Грозной – кажется, оба были друг другом недовольны еще прежде, на правом фланге. Да иначе и не могло быть, потому что Евдокимов требовал дела, серьезной работы, а Фок упражнялся в канцелярской отписке.

Вскоре после этого было получено известие, что главнокомандующий возвращается из своей продолжительной поездки в Ставрополь и по Прикубанскому краю и остановится во Владикавказе, куда приглашает генерала Евдокимова выехать ему навстречу для личных объяснений по важным делам. Это было, кажется, уже в первых числах июня, когда еще никаких положительных слухов о смене Н. Н. Муравьева не было, хотя неизвестными путями смутная молва уже произносила имя князя Барятинского.

Поехали мы во Владикавказ. Всю дорогу у нас почти не прерывался разговор: рассказы о моих похождениях в горах Тушетии, на Лезгинской линии, в Элисуйском владении, очевидно, чрезвычайно занимали генерала, он беспрестанно вставлял замечания, доказывавшие его полное знание местных условий и характера туземцев, он вспоминал и рассказывал эпизоды своей давно минувшей деятельности в должности койсубулинского пристава, имевшие аналогию с моими; разговор принимал самый оживленный тон, тем более что враг всякого излишнего этикета и крайне простой в обращении Евдокимов меня, по крайней мере, вовсе не стеснял, и я мог говорить совершенно свободно. Даже мои, быть может, не совсем политично-откровенные суждения о разных начальствующих лицах, указывания их недостатков или промахов не только не вызывали его неудовольствия (как это случилось со мной, например, при представлении в 1850 году князю Аргутинскому, о чем рассказано выше), но он или соглашался со мной, или смеялся при анекдотической стороне характеристики, или возражал и требовал доказательств моим заключениям. Точно так же он, не стесняясь, высказывал мне и свои мнения о разных высших начальствующих лицах, с которыми ему приходилось иметь столкновения или которые мешали ему на правом фланге приводить в исполнение военные предположения; он развивал свои мысли, которыми руководился в действиях за Кубанью и предполагал действовать в Чечне, если дадут ему возможность и средства. Одним словом, еще в первый раз за мою тогда уже четырнадцатилетнюю службу на Кавказе пришлось мне очутиться в близких служебных отношениях к начальнику, который как будто не обращал никакого внимания на громадную разность положений – генерала и штабс-капитана – и говорил в таком тоне и о таких предметах, как другие на его месте допускают только разве по отношению к исключительно приближенным помощникам. И к тому же человек серьезный, так сказать, родившийся и выросший на службе, составлявшей для него единственный круг познаний и идей, ничего другого не видавший и не знавший, Евдокимов никаких других предметов для разговора не находил и не любил, как только относившихся к военно-административным делам Кавказа или, по меньшей мире, к свойствам и обычаям туземцев, к быту и потребностям войск. С каким вниманием и удовольствием выслушивал я его, как гордился, нередко встречая в его выводах мои собственные мысли, отчасти письменно высказанные раньше некоторым начальствующим лицам, отчасти не совсем еще ясными, убедительными мне самому казавшиеся, как я поучался, как расширялся передо мною горизонт знания всего, относившегося до кавказских дел, распространяться не стану.