Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дубровин cтр.№ 112

На следующий день Пугачев с своими сообщниками приехал к Троицкой церкви, где была спрятана часть денег, принадлежавших опекунской конторе, и приказал сложить их на возы. Тут же к нему явилось до 100 человек бурлаков, плывших по Волге и захвативших одно судно с пожитками разных лиц. Пугачев тотчас же отправился осмотреть добычу, где нашел два бочонка медных денег, сундук с серебряной посудой, 200 руб. серебряных и шесть девиц, в числе которых находились три дочери и племянница бывшего саратовского коменданта Юнгера.

– Какие это женщины? – спросил Пугачев.

– Дворянские, – отвечали самозванцу, – пущенные сиротствовать после погибели отцов и матерей.

Несчастные пленницы обратились к великодушию самозванца, просили защитить их и взять с собой. Но Пугачев их не взял, а приказал строго беречь, не обижать и представить ему в Царицыне. Осмотревши сундуки, самозванец запер их, а ключи бросил в Волгу и, запечатав своей печатью всю добычу, приказал хранить ее, а судну подвигаться вниз вместе с толпой ^[810].

В Саратове Пугачев взял 5 пушек, 25 789 руб. медной монетой; толпа его и жители разобрали более 19 тысяч четвертей муки и много овса ^[811].

9 августа Пугачев оставил Саратов и пошел вниз по Волге, а 11-го числа прибыли в город отряды Муфеля и графа Меллина. Не считая себя довольно сильными, чтобы вступить в дело с самозванцем, и поджидая прибытия Михельсона, они остановились в деревне Крюковке, в 55 верстах от города, но когда узнали, что Пугачев ушел из Саратова, то и они продолжали путь ^[812]. Заняв город, подполковник Муфель выгнал оставшихся мятежников, захватил часть из них в плен и многих повесил. Назначив начальником Саратова члена соляной конторы генерал-аудитора лейтенанта Савельева и поручив ему привести город в порядок, Муфель приказал убитых Пугачевым погребать по христианскому обряду, а убитых сообщников самозванца, «яко непотребных извергов, вытащив по земле за ноги за город, бросить в отдаленности в яму, прикрыв, чтоб не было мерзкого зловония, землей; повешенных же злодеев публично отнюдь не касаться, а оставить их на позор и показание зараженным и колеблющимся разумом от рассеянных злохитрых злодеям плевел людям» ^[813].

14 августа пришел в Саратов Михельсон, а позади его следовал генерал-майор Мансуров с своим отрядом.

Граф Панин был недоволен действиями графа Меллина и Муфеля. Он поручил Михельсону сделать им замечание за то, что они, во-первых, не подоспели на помощь Саратову, а во-вторых, находясь уже вблизи лагеря самозванца, не решились атаковать мятежников. «Видно, – прибавлял граф П. Панин в ордере Михельсону ^[814], – что десница Вышняя, снабдившая вас превосходными пред ними дарованиями и мужеством, приготовляет вашей же прославившейся руке сделать последнее поражение сему злейшему врагу России, и я ласкаю себя, что между сим уже вы оное к умножению бессмертной вашей славы и произвесть изволили».

Главнокомандующий предвидел то, что случилось спустя несколько недель, но в то время, когда высказывалась эта надежда, самозванец был еще в нескольких переходах от Михельсона и торопился уйти на юг, пробираясь в промежуток между Волгой и родным ему Доном.

Виды Пугачева при приближении к Дону. – Переговоры его с первой женой у Софьей. – Манифест самозванца Донскому войску. – Формирование на Дону новых полков для защиты границ от мятежников. – Указ Пугачева Антиповской станице и занятие ее мятежниками. – Бой на реке Пролейке. – Занятие Пугачевым Дубовки. – Свидание самозванца с депутатом Горским. – Присоединение к мятежникам Цендена с тремя тысячами калмыков.

Спускаясь на юг и подвигаясь все ближе и ближе к родному Дону, Пугачев не простирал своих видов далее того, чтобы поднять казаков и уйти с ними на Кубань. Он не мечтал о возвращении в Россию, ибо знал, что за ним следуют значительные отряды; но, надеясь встретить сочувствие среди донцов, думал при их содействии прорваться между Волгой и Доном.

Решаясь отправить к ним воззвание и опасаясь, чтобы бывшая при нем первая жена, Софья, не выдала его, он, еще подходя к Саратову, решился объясниться с ней.

От Казани и до Саратова Пугачев никогда не говорил ни с женой, ни с детьми, и лишь во время остановок для обеда или ночлега всегда раскидывали две палатки: «в одной бывала она, Софья, с детьми и с теми девками, которые Пугачеву были ненадобны, а которые надобны, те всегда бывали с ним, по две в его палатке».

«Дорогой же у него было девок с восемь, – показывала Софья ^[815], – две привезенные из Казани, да ехавши по городам взято шесть, и девки были хорошие, так как написаны». Пугачев не признавал Софью женой, а она открыться ему опасалась, «для того, что он стал такой собака, хоть чуть на кого осердится, то уж и ступай в петлю».

Однажды после обеда самозванец вошел в палатку к Софье и выслал девок вон.

– Что, Дмитриевна, как ты думаешь обо мне? – спросил он жену.

– Да что думать-то, – отвечала она. – Буде не отопрешься, так я твоя жена, а вот это твои дети.

– Это правда, я не отопрусь от вас, только слушай, Дмитриевна, что я тебе скажу: теперь пристали ко мне наши донские казаки и хотят у меня служить, так я тебе приказываю: не равно между ними случатся знакомые, не называй меня Пугачевым, а говори, что я у вас в доме жил, знаком тебе и твоему мужу; и сказывай, что твоего мужа в суде замучили до смерти за то, что меня у себя держал в доме.

– Как я стану это говорить, я, право, не знаю.

– Так и сказывай, что ты жена Пугачева, да не сказывай, что моя, и не говори, что я Пугачев. Ты видишь, что я называюсь ныне государем Петром Федоровичем и все меня за такого почитают. Так смотри же, Дмитриевна, исполняй то, что я тебе велю, а я, когда Бог велит мне быть в Петербурге и меня там примут, тогда тебя не оставлю, а буде не то, так не пеняй – из своих рук саблей голову срублю.

После такого объяснение Софья следовала безусловно приказанию своего мужа.

Заручившись обещанием жены говорить, как ей приказано, Пугачев приказал своему секретарю Дубровскому (он же Иван Трофимов) написать и отправить донцам воззвание следующего содержания.

«Вы уже довольно и обстоятельно знаете, – писал самозванец ^[816], – что под скипетр и корону нашу почти уже вся Россия добропорядочным образом по прежней своей присяге склонилась. Сверх того, несколько донского и волгского войска оказывают к службе нашей, – по искоренению противников, разорителеи и возмутителен империи дворян, – ревность и усердие и получили себе свободную вольность, нашу монаршую милость и награждение древнего Святых Отцов предание крестом и молитвой, головами и бородами. Того ради, как мы есть всемилостивейший монарх и попечитель обо всех верноподданных рабах, желаем преклонить в единственное верноподданство всех и вас и видеть доказательство к службе нашей ревности от вас. Вы ж ныне помрачены и ослеплены прельщением тех проклятого рода дворян, которые, не насытясь Россией, но и природные казачьи войска хотели разделить в крестьянство и истребить казачий род.