История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дубровин cтр.№ 196

Слушая охотно все, что могло служить к обвинению Ермолова, генерал-адъютант Паскевич незаметно для самого себя подчинился Карганову и его сообщникам. По совету их он призвал к себе плененного Угурли-хана, ненавидевшего русских, и с помощью того же Карганова отобрал от него показание, которое и представил императору. Сущность этого показания заключалась в том, что причиною возгоревшейся войны был один Ермолов. Угурли-хан говорил, будто все персидские чиновники, бывшие в Тифлисе, единогласно уверяли Аббас-Мирзу, что главнокомандующий бранит его и «произносит в публике ругательные слова»; что точно так же перебранивался стоявший на границе полковник князь Саварсемидзе с эриванским ханом и что Ермолов не хотел унять его, несмотря на неоднократные заявления о том персидского правительства; что сам главнокомандующий, принимая присланных к нему персидских чиновников, «употреблял часто неприличные к особе шаха и всей нации персидской слова».

Вопрос о размене пленных доставил возможность Паскевичу войти в непосредственные сношения с Аббас-Мирзою, от которого он, конечно, получил сведения, могущие служить материалом для обвинения Ермолова. В письме своем Аббас-Мирза не сообщал ничего нового и обвинял главнокомандующего в притязательности и неуступчивости по вопросу о разграничении. Неуступчивость и причины ее были известны министерству из представленной Ермоловым переписки его с наследным персидским принцем и, вытекая из обстоятельств, не могли служить обвинением главнокомандующего. Но в глазах Паскевича, не посвященного в политические дела и не имевшего понятия о предыдущих происшествиях, это было именно то, что могло сослужить ему добрую службу и выставить Ермолова причиною и источником всех бедствий.

«Честолюбие здешних начальников, – писал вполне авторитетно Паскевич ^[976], – дорого стоит России. Честолюбие князя Цицианова, который с большими способностями, победами и ухищрениями приобрел под покровительство России четыре провинции, стоило России десятилетней войны; честолюбие нынешнего начальника произвело новую войну, – в этом все согласны; персияне сие утверждают». История не представляет нам примера, чтобы одна из воюющих сторон признала себя неправою в факте объявления войны, и странно было бы, если бы Паскевич услышал из уст персиян сознание, что они виноваты в происшедшем столкновении.

Еще страннее то, что он верил Аббас-Мирзе, который, по его словам, рад был случаю объясниться с человеком, который может донести прямо императору. Эти объяснения были, конечно, не в пользу Ермолова, который, впрочем, не скрывал своих ошибок, ни могущих быть упущений в администрации. Впоследствии, когда Паскевич представил целую серию безымянных доносов и Дибич послал их на заключение Ермолова, последний отвечал начальнику Главного штаба:

«Не могу я приписать себе всеведения, и потому никак не отвергаю, чтобы во все время десятилетнего управления моего здешним краем не было никаких упущений. Мог я также ошибаться в распоряжениях моих, которые не достигали предполагаемой высшим начальством цели, но с лишком 35-летняя служба моя, в продолжение коей, при исполнении обязанностей моих, умел я постоянно устранять личные мои выгоды, будет лучшим свидетельством моих поступков, и одна ожесточенная злоба подлейшего доносчика могла изобрести и приписать моим намерениям законопротивные действия, или никогда не существовавшие, или до сведения моего вовсе не доходившие» ^[977].

Так мог говорить человек, за которым была блестящая десятилетняя деятельность, а за Паскевичем были еще пока одни слова…

«Там, где Ермолова трудно было поддеть на удочку, – говорит современник, служивший при Ермолове и при Паскевиче, – там легко было пустить туману в глаза Паскевичу. Военный Ермолов был добр и снисходителен, при требовании однако ж строгой дисциплины; гнева его все боялись, который ограничивался только, за исключением редких случаев, едкою бранью». Гражданский Ермолов был требователен к чиновникам и, по словам Радожицкого, был бичом их.

Правда, что Алексей Петрович не имел людей, которые столь же бескорыстно разделяли с ним труды многосложного управления Кавказским краем. Он не мог сам везде успевать и все знать, а потому, по необходимости, должен был иногда терпеть таких чиновников, у которых совесть была с грехом пополам. По примеру князя Цицианова и Тормасова, Ермолов был строг к туземцам; он знал, сколько вреда наделало краю и государству бестолковое управление Гудовича и слабое Ртищева. Побудь Ермолов долее на Кавказе – много бы пало оригинальных, не имеющих смысла декораций, украшающих парадные представления. Паскевичу же недоставало многого, как равно усидчивого труда, проницательности и той бережливой траты казенных денег, коею отличался Ермолов, доходивший нередко до скупости:

«Если при зорком управлении Ермолова и могли быть упущения и злоупотребления довольно значительные по гражданской части, как доносил Паскевич, и которых однако же он и Дибич не нашли, то при нем (Паскевиче) они пошли в большей степени» ^[978].

При Паскевиче провиантский комиссионер Коробчевский, вместе с Каргановым и при содействии дежурного штаб-офицера, «блаженного и сметного» Викинского, нажили огромное богатство. Удалив честного Аббаса-Кули, знатока местных языков, Паскевич назначил переводчиком при себе Карганова и при помощи его собрал ту серию доносов, о которых мы сказали и которые были препровождены на заключение к Ермолову. Последний, написавши ответ на каждый пункт, просил назначения суда над ним и доносчиками. Дибич потребовал от Паскевича имена лиц, сообщивших ему изветы, но из дела не видно, чтобы они были обнаружены, да и самое дело не получило дальнейшего хода.

Наиболее тяжелое обвинение возлагалось на Ермолова за его поступки с ханами присоединенных к России областей. Коснувшись политической деятельности Ермолова, генерал-адъютант Паскевич выставлял его угнетателем ханов, человеком, заставившим их бежать в Персию и возбудившим тем ненависть к русскому имени во всем магометанском населении. По словам ненавидевшего Россию Угурли-хана, показаниями которого пользовался Паскевич, как достоверным и беспристрастным источником, Измаил-хан Текинский был отравлен русским правительством, «и жалованная Государем грамота от наследников умершего отнята силою посредством штыков» ^[979].

Видя такой пример и опасаясь, чтобы и с ним не случилось того же, Мустафа-хан Ширванский будто бы оттого бежал в Персию в 1820 г., а Мехти-Кули-хан Карабагский сначала откупался подарками, но потом также бежал. По назначении начальником в Карабаге князя Мадатова, говорил Угурли-хан, карабагский хан претерпевал от него многие оскорбления: сначала князь Мадатов стращал его ссылкою в Сибирь, за что и дана ему от хана дарственная на имение и крестьян; потом, желая совершенно истребить его, князь Мадатов подсылал людей отравить его и, не имевши в сем успеха, приказал шушинскому татарину Насиру в ночное время сделать выстрел по полковнику Джафар-Кулиаге, который и был ранен. Происшествие это князь Мадатов приписал хану и приказал сказать ему, что он будет отправлен в Сибирь. Тогда Мехти бежал, и хотя «князь Мадатов, – прибавляет Угурли, – легко мог поймать его, но, как видно, опасался улики, чтобы хан не вывел все действия его наружу» ^[980].