Валентин Серов - читать онлайн книгу. Автор: Марк Копшицер cтр.№ 109

Домой Серов писал: «Бакст приятный спутник, но ужасный неженка, и боится все время всевозможных простуд, и еле ходит, боится переутомления – кушает ничего себе».

После Крита побывали в Микенах, где Серов опять много рисовал: стадо в тени деревьев, гробницу Атрея, Микенские ворота, пейзажи с оливами и пиниями. Потом переехали в Аргос, оттуда в Эпидавр, древний курорт, где был когда-то храм бога медицины Эскулапа, ванны для лечения больных, а также театр и цирк для их развлечения. «Вроде Карлсбада», – замечает Серов.

И наконец они увидели греков, настоящих, не албанцев, не турок, не арабов и не тех странных людей, в которых, хотя они и называют себя греками, не осталось ничего греческого, людей, впитавших в себя с кровью пришельцев их внешность, повадки, обычаи.

Это произошло на пути в Дельфы. Экипаж, в котором ехали Серов с Бакстом, тяжело поднимался в гору. Серов жалел о том, что от пристани до города так далеко и высоко и что невозможно пройти этот путь пешком. Бакст был рад, что это именно так и что Серов сам не пошел пешком и его не потащил.

Еще издалека Серов увидел спускающийся им навстречу воз, полный крестьян. Это была целая семья: два старика, два подростка и несколько девушек. Воз тянули белые длиннорогие быки. Поворот, еще поворот, и они поравнялись.

Пока воз разъезжался с их экипажем, друзья во все глаза смотрели на это чудо. Вот они наконец, настоящие статуи. Каждая из них могла бы служить моделью Лисиппу, Поликлету, Праксителю. Вот где по-настоящему ожившая древность, не искусственная, которую ищешь и собираешь по крупицам, а последние, должно быть, остатки чистой греческой расы, тысячелетиями не смешивавшей своей крови ни с какими завоевателями или пришлыми. Старики с лицами Гомеров и Сократов, девушки – Геры, Гебы, Афродиты. Какие лица! А какие ноги!

– Валентин! – Бакст задыхался от восторга. – Ведь на коленях надо любоваться такими ногами – что Лисипп рядом с такой земной, живой красотой!

Но Серов успел заметить все, этот медлительный «слон» оказался в таком деле расторопнее Бакста. Пока тот, зачарованный, не мог отвести взгляда от поразительных ног юных богинь, Серов увидел, как похожи головы этих живых девушек на тех – архаических – дев, что он рисовал в акропольском музее. Значит, они были действительно такими, эти древние гречанки! И значит, архаика – это не примитив, это живая жизнь, это реальность. А их юные братья, смуглые, поразительно красивые – «маленькие бронзы», – это тоже реальность, а не архаика. Как жаль, что сейчас все они скроются навеки и уже никогда, никогда в жизни не увидишь перед собой это живое совершенство.

В Дельфы приехали в грозу. Из окна гостиницы, прилепившейся к горе, при каждой вспышке молнии где-то внизу, в долине, были видны белые мраморные храмы и разбросанные между ними домики. В воздухе, потревоженные грозой, реяли орлы, воскрешая миф о Ганимеде. Было прекрасно и жутко.

После Дельф Серов с Бакстом побывали в Олимпии, пустынной, заросшей высокой травой. Город был совсем мертв. Даже местные жители ушли из него на это время. В конце мая змеи, которыми полна Олимпия, линяют, и оставаться там опасно. Кроме того, жара, лихорадка… Но они остались в городе, где, помимо них, было лишь три-четыре человека гостиничной прислуги да смотритель музея. И они исправно, каждый день ходили в музей, ходили по пустынной дороге, мимо заросших густой травой руин, мимо белевших змеиных шкурок, сухих и легких, мимо сонных черепах, остановившихся и заснувших на том месте, где их застигла жара…

В музее они рисовали остатки фронтона Зевсова храма, а на обратном пути в гостиницу Серов вздыхал, что нельзя сейчас, уподобясь древним, накинуть прохладный хитон и сбросить штаны…

После Олимпии побывали еще на острове Корфу. Здесь Серов сделал последние рисунки: голову быка (пусть все-таки будет греческий «оригинал»), гористые берега и, наконец, как бы прощальный привет, вид на остров, а когда он уже совсем скрылся из глаз – очертания облаков.

Вскоре Серов и Бакст распрощались. Бакст поехал в Париж, а Серов в Ино, где жила семья, – отдыхать от жары и переваривать впечатления.

Серов остался доволен путешествием. Оно было приятной интермедией в его напряженной и многотрудной жизни. Никаких обязанностей, никаких заказчиков, никаких российских держиморд. Ездишь себе, переезжаешь из города в город, с острова на остров, бродишь по Акрополю, по музеям, занимаешься любимым рисованием.

Кроме того, это было единственное в жизни Серова настоящее путешествие. Действительно, не считать же путешествием поездку в Мюнхен с матушкой или в Голландию с Кёппингом. Да и поездка в Венецию была не путешествием, а, если можно так сказать, фрагментом путешествия. Ну а о последующих поездках в Мюнхен на выставку Сецессиона или в Париж опять же на выставку и говорить нечего. Хотя это были, несомненно, приятные, интересные поездки; он чем дальше, тем больше полюбил вырываться на время из России, от опостылевшей казенщины. Но и любил возвращаться: «Хочется в Москву, на Воздвиженку, на противный Арбат…»

Вот и сейчас, вернувшись из Греции, Серов с удовольствием жил с семьей в Ино, порисовывал Андреева и думал о Навзикае и Европе. И с восторгом, на какой друзья не представляли его способным, рассказывал о Греции, вспоминал головы кор, бронзового дельфийского «Возничего» и особенно Акрополь.

Он признавался, что теперь наконец-то оценил красоты юга, к декоративности которых всегда относился несколько иронически, говорил, что обязательно опять поедет в Крым, чтобы увидеть его заново.

И опять – Акрополь, опять – дивное, непостижимое искусство греков вписывать архитектуру в пейзаж так, что при взгляде на это совершенство сердце наполняется восторгом.

И дельфийские горы! И дельфийские девушки!..

Он говорил об этом со всеми много, был словоохотлив, как никогда. Бенуа даже в шутку называл его «одержимым».

Однако приступать к своим античным замыслам Серов пока не решался. Нужно было многое обдумать.

Лишь через два года, когда Бакст уже окончил свою картину, навеянную путешествием («Античный ужас»), и выставил ее, быть может, подталкиваемый этим событием Серов принялся наконец осуществлять свои греческие замыслы. Он сразу накинулся на работу, работал много, взахлеб, точно что-то открылось ему такое, чего раньше он не видел. Он сделал несколько вариантов «Навзикаи» и «Европы», но ни один из них не считал окончательным. Он испытывал стили и технику. Делал карандашные рисунки, писал акварелью, маслом, любимой своей темперой. Но прежде, чем приступить к созданию композиции, Серову нужно было осознать причины неудач прежних попыток создания картин на античные сюжеты. И, осознавши их, найти другой путь.

И Серов пришел к мысли, что путь этот – в освоении нового искусства. Посещая Париж, Серов пристально присматривался к современным художникам. Это было совсем не так просто, и это вплотную соприкасалось с его Грецией.

Эпизоды истории Древней Греции, даже если они достались нам от такого писателя, как Еврипид, несомненного реалиста для своего времени, все равно не представляются нам реальными. Они кажутся мифами. Они ассоциируются с пожелтевшим мрамором, который передает нам облик изумительно красивых греческих мужчин и женщин, и с живописью найденных археологами амфор.