С открытым сердцем. Истории пациентов врача-кардиолога, перевернувшие его взгляд на главный орган человека - читать онлайн книгу. Автор: Сандип Джохар cтр.№ 8

Замеряя пульс утопающих крыс с помощью вставленных им под кожу электродов, Рихтер с удивлением обнаружил, что их пульс не повышен, как можно было бы ожидать при повышенной активности симпатической нервной системы. Полагая, что это связано с парасимпатической активностью, Рихтер писал: «Вопреки нашим ожиданиям, ЭКГ показала, что у крыс, которые вскоре утонули, пульс замедлялся, вместо того чтобы повышаться». Было отмечено, что препараты, стимулирующие парасимпатическую систему, ускоряли их гибель, а подавляющие ее активность, напротив, предотвращали утопление. Рихтер пришел к выводу, что крысы умирали в результате гиперактивности парасимпатической, а не симпатической нервной системы: «Ситуация, в которой оказались эти крысы, казалась скорее безнадежной, чем требующей реакции „бей или беги“; вне зависимости от того, были ли они зажаты в руке или заперты в емкости с водой, они никак не могли повлиять на ситуацию». При этом Рихтер отметил, что крысы не безнадежны, их можно было бы обучить выживанию, например, выпуская их из емкости через определенные интервалы времени, чтобы они снова стали агрессивными и продолжили предпринимать попытки к побегу. Он предположил, что подобная безнадежность, приводящая к парасимпатической гиперактивности, и приводит к смерти вуду у аборигенных народов.

Вполне возможно, что парасимпатическая активность сыграла свою роль и в смерти моего деда. Он, безусловно, чувствовал себя в ловушке религиозных распрей и бедности. Возможно, его смерть вызвана не столько реакцией «бей или беги», сколько чрезмерным замедлением сердцебиения.

Если сердце не будет биться, к нему прекратится приток крови. Когда сердце бьется слишком медленно, его мышцы получают слишком мало кислорода, что, в свою очередь, вызывает летальную аритмию.

Сегодня считается, что противоположные на первый взгляд выводы Кеннона и Рихтера в равной мере справедливы – при возникновении угрозы для жизни стресс запускает в сердце целую бурю, имеющую как симпатический, так и парасимпатический компонент. Предполагается, что обе части вегетативной нервной системы задействованы в возникновении кардиомиопатии такоцубо; то, какая из них играет большую роль, зависит большей частью от того, сколько времени прошло после стресса. Поначалу на первый план выходят симпатические реакции (сердечные аритмии, повышенное давление), а позже более выраженными становятся реакции парасимпатические (замедление сердцебиения, падение давления).

Интересно, что кардиомиопатия такоцубо может развиться и от радостного переживания, но сердце при этом выглядит иначе – расширение образуется не в области перикарда, а в средней его части. Причины, по которым сердце по-разному реагирует на разные эмоциональные раздражители, по-прежнему остаются загадкой. Сегодня мы можем отдать должное мыслителям древности и признать, что, пусть наши эмоции и не возникают в сердце, но наши метафорические и плотские сердца неразрывно связаны самыми неожиданным и загадочным способом.

Мы уже рассмотрели, как серьезно – вплоть до летального исхода – влияют наши эмоции на подвижность нашего сердца; но это взаимодействие не одностороннее. Нервная система сердца не только принимает сигналы от мозга, но и отправляет обратно данные о пульсе, давлении в кровеносной системе и тонусе сосудов. Поступающие от сердца сообщения могут оказывать огромное влияние на эмоциональное благополучие человека. Например, учащенное сердцебиение может вызвать паническую атаку. Получается, что работа сердца не только отражает эмоциональное состояние, но и влияет на него. Когда сердце пересаживают, его лишают обширной вегетативной нервной сети. Пересаженное сердце не реагирует – просто не может реагировать – на эмоции так, как это делает обычное сердце. Его ритм остается относительно ровным, вне зависимости от эмоциональных спадов и подъемов. Мыслители древности часто упоминали, что человеческую душу нельзя передать другому человеку. В каком-то смысле они были правы.

Первые несколько дней в Сент-Луисе были отвратительно удушливыми. Одежда липла к коже, как упаковочная пленка, а воздух напоминал плотный крем. Кабинет анатомии в медицинской школе был приятной сменой обстановки – там, под его потолками в 3,6 метра и на известняковых плитах пола, было холодно и сухо. В центре находилась огромная раковина с множеством сливов, куда мы, одетые в зеленую медицинскую форму, стекались оттираться, словно животные на водопой. В углу висел пластмассовый скелет, сильно напоминающий реквизит из паршивого фильма ужасов. В прохладном стерильном помещении порою казалось, что он в какой-то момент защелкает зубами, как в кино.

Лишь через два года нас допустили до больничных обходов. До того момента нам приходилось довольствоваться вскрытиями. Используемые для обучения кадавры ^[10] быстро доходили до неприглядного, разобранного состояния, когда их жизненно важные органы плавали в стоящих на полу ведрах с формалином. Но первые несколько дней в августе, сразу после начала нового учебного года, они лежали нетронутыми.

Доставшийся мне кадавр лежал на стальной каталке с ржавыми колесами в белом пластиковом мешке, в который уже натекло немного бурой жидкости. У него была запавшая грудная клетка, светло-коричневая кожа и рыхлый живот; он был абсолютно голым, за исключением маленьких носочков, натянутых на его ступни, словно пинетки, и тканевой маски на лице, которая регулярно соскальзывала, открывая его до жути умиротворенное лицо. Пожалуй, ему было лет восемьдесят пять, а во внешности просматривалось что-то от ископаемого человека – лысеющая голова, крючковатый пенджабский нос, обвисшие, морщинистые щеки. Его язык немного торчал изо рта, придавая лицу несколько смешливое выражение. На передних зубах был слой желтого, под цвет кожи, налета. На веках виднелись заскорузлые болячки. Его сведенное судорогой тело проступало сквозь мешок неестественными буграми.

«Аутопсия» означает «увидеть своими глазами», и именно этим мы и должны были заниматься. Прежде чем нам разрешили хотя бы дотронутся скальпелем до кожи кадавра, наш профессор, с аккуратно собранными в конский хвост волосами, дал нам упражнение.

Что мы могли сказать о доставшихся нам кадаврах, основываясь исключительно на внешнем осмотре? Указывают ли какие-нибудь признаки на то, как они жили или как умерли?

Самым очевидным в моем кадавре было то, что он умер пожилым. Хирургические шрамы, самый длинный из которых – след от операции на открытом сердце – делил его грудную клетку надвое по вертикали, свидетельствовали, что у него был доступ к здравоохранению. Чистые ногти показывали, что он был небеден, по крайней мере, достаточно состоятелен, чтобы ухаживать за собой (или платить другим за уход). Мозолистые руки, как правило, говорят о прикладном, производственном характере работы, а у моего кадавра руки были гладкие и ровные. Зонд для питания, вставленный ему в живот, означал, что последние дни его жизни были нелегкими, и он наверняка провел их в доме престарелых или ином учреждении паллиативного ухода. Отек конечностей говорил о застойной сердечной недостаточности. Что означал бугор в его брюшной полости? Наверняка у него стоит кардиостимулятор.