Манечка, или Не спешите похудеть - читать онлайн книгу. Автор: Ариадна Борисова cтр.№ 15

— Музыка.

— А почему у этого человека внутри змея сидит?

— У каждого внутри сидит змея. У добрых малая, а у злых шибко толстая делается, перестает помещаться и глотает их изнутри.

— Ой, и здесь змея под землей!

— В земле тоже своя змея. Видишь — люди радуются, пляшут, дома у них пригожие… А разозлят змею — и она всю землю заглотает вместе с людями.

Картина почему-то называлась «Такое красивое солнце».

Все существа на рисунках слегка смахивали на саму Матрешеньку — с большими головами на тщедушных телах. Это был все-таки не земной, а волшебный мир, где очеловеченная природа улыбалась разными лицами. В нем, отмеченном наивным очарованием, жили кроткая правда и смутная тревога, жила любовь… Аля узнала, что делают взрослые люди, деревья и звезды, когда остаются одни. Все их выпуклости вкладываются в дырочки друг друга, чтобы совсем слиться, и они танцуют любовь. Матрешенька безмятежно сообщила:

— После танца рождаются детки, цветы и звездочки.

Вечером, задыхаясь от невыносимой нежности открытия, Аля рассказала о нем маме.

— Что?! — Мама отшатнулась от нее и убежала в комнату к папе.

Аля забеспокоилась. Перед сном она на цыпочках подошла к кухне. Мама, кажется, что-то не так поняла, и девочка подбирала слова, чтобы объяснить снова, не теряя всей прелести… Родители говорили о Матрешеньке. Аля притаилась.

— Карлицей она стала из-за матери, — говорила мама отцу, — та прятала беременность до последнего, перетягивалась жгутами. А ребенок оказался живучим. Ну и бросила бабке, уехала куда-то, с тех пор не показывалась.

— Сколько лет этой уродке? — спросил папа.

— Ой, не знаю. Чуть старше меня, наверное.

— Следовало бы поднять вопрос об ее вредном влиянии на детей.

— Оставь, — вздохнула мама. — Надо девочкам няньку нанять…

Больше Аля к Матрешеньке не ходила. Сестер вообще никуда не выпускали — ни к дворняге Зинке, ни на речку к рыбному водопаду, а от Ликиных восторгов по поводу побоищ на «круглом» месте мама пришла в ужас.

Неделю девочки сидели дома взаперти. Потом появилась няня Анисья Николаевна. Они проводили с ней все свободное от школы и садика время, прежде такое радостное и раздольное, а теперь обмелевшее до неузнаваемости.

…Время свернулось в снежный ком. Сестры не заметили, как покатились по нему, словно в пущенных с горы санках. Санки мчались вперед быстро и все быстрее, затем чуть спокойнее, медленнее, вбирая в себя дни, месяцы… годы… Однажды, сидя в Алиной кухне, сестры вспоминали деревню и детство. Встречались они редко — у обеих были семьи и куча работы, включая общественную.

— Помнишь танцы? А «Ятрусы» помнишь?

Они смеялись, смеялись, и вдруг Лика резко замолчала.

— Знаешь, — проговорила она спустя минуту, — я письмо от одноклассницы получила. Пишет — Матрешеньку убили…

— Как?! — закричала потрясенная Аля.

— Бабка умерла, Матрешеньку некуда было девать, и поместили ее в дом инвалидов. Она сбежала, вернулась в деревню. В домике, конечно, не смогла жить одна. Стала побираться по людям. Летом на магазинском крыльце сидела, рисовала, собирала копеечки. Там ее какой-то алкоголик походя стукнул по голове, шейка свернулась… У нее же была тонкая шейка… Рисунки по всей улице валялись, пока их не растоптали…

Лика заплакала.

— Матрешенька была мудрой, — тихо сказала Аля.

— Да, — шмыгнула носом Лика, — благодаря ей я научилась видеть правду…

— Когда? — удивилась сестра. — Ты же с ней почти не общалась!

Лика улыбнулась сквозь слезы:

— Еще как общалась. Можешь считать меня фантазеркой, но я думаю, Матрешенька умела растягивать время. Она находила его по отдельности для нас и для многих других.

— Почему ты никогда не рассказывала об этом?

— А ты?

Лика ушла. Аля помыла посуду и зашла в детскую. Четырехлетний Димка сосредоточенно что-то рисовал, но, увидев мать, бросился к ней:

— Ма, смотри, какое у меня получилось красивое дерево — с глазками и с ротом!

У нее замерло сердце.

— С ротом?..

— Ну, с губами такими.

— У деревьев есть глаза и рот?

— Есть, — уверенно кивнул малыш. — Разве ты не знаешь?

2005

О Прасковье Ильиничне Пасеевой, Пасенчихе-ведьме, ходила в деревне нехорошая слава. Хоть была одноглазой да хромой, но не из тех, на кого пальцем показывают, — откусит палец целиком и не подавится. Завидев ее, клюкой согнутую, шкандыбающую к магазину, бабы прекращали галдеж, будто рты подолами заткнуло. В строю натужных улыбок Пасенчиха проходила со своим глазным некомплектом гордо, как Кутузов на параде. Зыркала туда-сюда лютым угольным бур калом, присматриваясь то к одной бабе, то к другой. Словно обмылком по чужим глазам мазала, аж щипало. Такой жутью веяло от аспидного взора, что впору было забиться на земле в рыданиях, и однажды у беременной Таисии Волокушиной выкидыш случился. Правда, через месяц, ну так и что — порча-то сквозь любое время достанет…

Был, стало быть, у старухи дурной глаз, черный и по цвету, и по производимому от взгляда действию.

Через этот-то поганый глаз единственная дочь Прасковьи Ильиничны, красавица и певунья Наталья, чуть напрочь в девках не осталась. Как глянет мать на потенциального жениха, так его и видали. Уже все Натальины подружки до последней костлявой худобы Ульянки замуж повыскакивали, а ее не берет никто.

Поговаривали, что неродная она Пасенчихе — никто хромоножку с мужиком не наблюдал. Может, украла где Наташку ребенком. Но в подробности вдаваться страшно — вызнает колдунья, сглазит. Ну ее, злыдню, к лешему…

Спелость из Натальи так и перла. Спереди в грудях перла и сзади ниже спины, по которой пшеничная коса лохматилась с добрый канат толщиной. Глаза взглядывали загадочно, нездешне. Были они чуть косоватые и темные при коже такой белой да шелковой, что завистливые бабы говаривали: мажет, мол, ведьма дочь после бани особым маслом из крапивных семян, на выжимке из лунных лучей замешанных…

Вот на этой-то кожной блескучести и запнулся взглядом, да и ослеп бригадир Леонтий Павлович, когда Наталья сверху зарод правила. В тот же вечер, ни словом не перебросившись, ушел он от признанной деревенской модницы продавщицы Дуськи в эмтээсовскую общагу к трактористам. Даже к матери своей, тревожным сердцем о произошедшем вызнавшей, в первый раз не пришел поговорить за жизнь. Так и прокуковали Дуся с матерью одни у самовара за полным столом с городскими яствами.

А Леонтий Павлович в тот вечер лег на казенной койке рано. Успокоить надо было разгулявшееся в маяте сердце.

В обед на сенокосе торкнулся в кусты у протоки, хотел освежиться, да заметил купающуюся нагишом Наталью. Заметил — и нет чтобы уйти потихоньку, так и просидел в кустах, на радость комарам, краснея от стыда, как застуканный за подглядкой мальчишка.