Ангельский концерт - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Климова, Андрей Климов cтр.№ 73

— Взгляните-ка на это, — сказал я, протягивая ему бланк с цифрами, вписанными рукой Майи Михайловны Сквирской. — Думаю, вам будет любопытно.

Кокорин-младший недоверчиво покосился на меня, скользнул взглядом по колонкам цифр, повертел листок в руках и вернул.

— И что же это означает? — спросил он.

— Сейчас, — пообещал я. — Всего один вопрос. Не могли бы вы назвать мне сумму, в которую Галчинский предварительно оценил «Мельницы», передавая их вам? Разумеется, если это не коммерческая тайна.

— Какая там тайна! Смешно произнести — пять тысяч пятьсот. Я сразу же стал возражать, что это просто мизер, работа стоит намного больше. Но дядя Костя только развел руками и заметил, что, с его точки зрения, цена выглядит вполне приемлемой, а если я сомневаюсь, можно попробовать проконсультироваться со специалистами. И добавил, что готов уплатить двойные комиссионные с каждой копейки сверх назначенной им суммы. Меня удивило…

— Что? — нетерпеливо подстегнул его я. — Что именно?

— Ерунда. Он и сам мог обратиться к отцу — тот наверняка не отказал бы старому другу, но мне показалось, что по какой-то причине ему не хочется этого делать. Хотя я могу и ошибаться. В тот же вечер я сам позвонил и договорился с отцом об экспертной оценке, исследовании пейзажа и его реставрации, если таковая окажется необходимой.

— А вам ничего не напоминает эта цифра — пять тысяч пятьсот? — спросил я.

Павел Матвеевич схватился за руль и заерзал на сиденье. Внезапно он круто развернулся всем корпусом, и его лицо с мягкими, почти бабьими чертами оказалось прямо передо мной.

— Уж не хотите ли вы, Егор Николаевич, — с вызовом произнес он, — убедить меня в том, что мой отец…

— Не хочу, — перебил я, отодвигаясь. — Я просто пытаюсь довести до вашего сознания тот факт, что «Мельницы Киндердийка» ни до, ни после кончины ваших родителей не покидали дома на Браславской. Картина и сейчас там.

— Что-о? — Кокорин обмяк, его редеющая макушка откатилась на подголовник водительского кресла. — Это не шутка? Вы отвечаете за свои слова? И где же они, по-вашему?

— Отвечаю. — Я прикурил и выпустил дым за окно, где его сразу же слизнул ветер. — То, что вы сейчас держали в руках, — данные структурного анализа пепла, обнаруженного мною при осмотре нагревательной печи, которая находится в подвальном помещении дома ваших родителей. Согласно выводам лаборатории, которая заслуживает доверия, его состав полностью совпадает с тем, что должно было бы остаться от картины, написанной на доске с использованием средневековой технологии и материалов. Удалось установить даже породу древесины доски — один из видов тополя.

— Абсурд, — с неожиданным спокойствием произнес Кокорин. — Можете говорить все, что угодно, но никакие бумажки не смогут меня убедить, что отец на самом деле мог так поступить. Полная чепуха, — повторил он. — Неужели вы не понимаете, Егор Николаевич, что он просто неспособен был уничтожить живопись, кем бы она ни была создана, точно так же, как нормальный человек не может убить ребенка или женщину? Здесь какая-то досадная ошибка. Я рассчитывал на вашу помощь, а вместо этого вы подсовываете мне какую-то невероятную историю. Мало ли откуда там могла взяться эта зола!..

— Пепел, — поправил я. — Всего лишь косвенное доказательство. Скажу еще более невероятную вещь: ваш отец не только уничтожил «Мельницы» — он имел на это полное право. Особенное уважение у меня вызывает то, что он все-таки счел необходимым вернуть деньги владельцу картины, хотя мог бы этого не делать, если учесть ее происхождение и целый ряд особых обстоятельств.

Тут нервы у Кокорина-младшего сдали.

— Какие обстоятельства? — визгливо закричал он. — Я не желаю больше слушать ваши нелепые измышления! Что все это значит?

Терпеть не могу театральных эффектов. Но тут деваться было некуда.

— Дело в том, — начал я, — что «Мельницы Киндердийка», то есть голландский пейзаж, приписываемый то Гансу Сунсу, то одному из его талантливых учеников, на самом деле был создан вашим отцом. Примерно в середине семидесятых годов прошлого столетия.

— Бред какой-то! — Кокорин решительно распахнул дверцу со своей стороны, словно собираясь демонстративно удалиться, но дождь тут же загнал его обратно в машину. Несмотря на пронизывающий ветер, лоб его был усыпан горошинами пота, а щеки горели. — Прошу вас, прекратите наконец это издевательство! Мои мать и отец умерли, и этого достаточно, чтобы не чернить их память. Я не знаю, откуда вы выкопали вашу галиматью — мне, во всяком случае, ничего подобного не известно, хотя я прожил рядом с отцом целую жизнь. Я ждал от вас помощи и совета: как остановить ворюгу и перекупщика Меллера, не дать ему вывезти картину и исчезнуть вместе с нею в каком-нибудь захолустном Гармиш-Партенкирхене. Для меня это вопрос не только финансовый, но и принципиальный. Я обманул доверие клиента, и мой долг — вернуть картину во что бы то ни стало. А вместо этого я без конца слышу какие-то мутные намеки!..

В таком же духе он продолжал еще минут пять. Я сидел смирно, иногда кивая, и все больше убеждался, что история с «Мельницами» для Кокорина-младшего — как гвоздь в сапоге. Но как только он начал иссякать, я воспользовался паузой.

— Как вы думаете, Павел Матвеевич, — осторожно спросил я, — ваш отец смог бы написать нечто подобное «Мельницам»?

Он умолк, словно с разбегу налетел на стену, быстро облизал губы и пробормотал:

— Мог, не мог… Да он мог практически все! Среди художников, которых я знаю, нет ни одного с такими возможностями, такой широтой. Но это вовсе не означает, что Кокорин…

— А что, если для Матвея Ильича, как и для вас, было делом принципа изъять из оборота замечательную стилизацию, написанную им для себя в момент преодоления творческого кризиса, которую некое лицо уже второй раз пытается перепродать и при этом выдает за подлинное творение голландского мастера? Вашему отцу легко было бы смириться с положением изготовителя фальшивок?

Мне пришлось подождать, пока он осознает сказанное. Наконец Кокорин-младший осторожно, словно не доверяя себе, поинтересовался:

— Вы кого, собственно, имеете в виду? Кто это «лицо»?

— Константин Романович Галчинский, — сказал я.

Рот Павла Матвеевича остался полуоткрытым, будто ему только что удалили коренной зуб.

Момент был самый подходящий — и я выложил ему все, что действительно знал и о чем только догадывался. Теперь он слушал не перебивая; по его полному ухоженному лицу попеременно пробегали выражения изумления, горечи, отчаяния, которые под конец сменились классической маской недоумения.

В заключение я добавил:

— Мне не ясны мотивы, которыми руководствовался Галчинский. Об этом спросите у него сами. А заодно и об авторстве «Мельниц». Лгать он, скорее всего, не станет, как только поймет, что вам многое известно. Если вы нуждаетесь в дополнительных доказательствах, попробуйте спокойно, без обвинений, объясниться с Меллером. Не такой уж он законченный дурак и наверняка покажет то, что у него имеется. Ставлю бутылку джина против трамвайного билета — это не «Мельницы». Константин Романович кое-что понял, но так и не смог примириться с мыслью, что безвозвратно утратил картину, а потому и принял желаемое за действительное и поверил Зубанову. Только когда вы явились к нему с деньгами, ровно с той суммой, в которую он оценил «голландскую» доску, ему стало ясно, что он проиграл.