Единственные - читать онлайн книгу. Автор: Далия Трускиновская cтр.№ 83

То место, где он смог открыть глаза, было не комнатой – стены лишь чудились, они терялись в белесом тумане. Он лежал, но лежал, кажется, не на постели, а на сгустившемся воздухе. Перед ним стояла девушка, очень красивая девушка, и он ее узнал. Это была Зина с параллельного потока техникума, на первом курсе он за ней ухаживал. Но ухаживал очень умеренно, как тогда было принято, взять за руку – и то уже считалось подвигом.

Зина отказалась целоваться – сказала, что любит другого и что она однолюбка. Более того, очень серьезно объявила Валерию Игнатьевичу, что он тоже однолюб, так что пусть не растрачивает себя на случайные поцелуи. Она была строгая девушка, эта Зина, она берегла себя для любимого и считала, что каждый должен беречь себя для своей единственной любви. Потом, когда Валерий Игнатьевич познакомился с Шурочкой, он как-то неожиданно все рассказал Зине.

– Так это она и есть! – обрадовалась Зина. – Ты счастливый человек, у тебя есть твоя единственная, ты не мотылек какой-нибудь!

У нее как раз был при себе журнал «Крокодил» со стилягами на обложке, и было на что взглянуть, услышав «мотылек».

– А знаешь, Зинка, я не уверен, – ответил тогда Валерий Игнатьевич.

– Не уверен – так жди! Жди, понимаешь? Жди, пока та самая любовь к тебе придет!

Это было правильно, вот только ждать он не мог, не то что кровь, а все в нем кипело. И то, что Шурочка была холодновата, лишь внушало уважение – не такая, чтобы парням на шею вешаться, не такая!

И вот теперь Зина смотрела на него и улыбалась.

– Ты, Зинка, что ли? – спросил он.

– Я. Вот и встретились. Ну, давай уж, что ли…

Она протянула руку.

– Что давать?

– То, что в себе носил без употребления. Не понимаешь? Вы это ощущаете как камушки, как орешки, вообще как тяжесть вот тут, а у иных – пустота, ты ведь видел орешки, у которых червяк сердцевинку выел, одна гниль осталась? Вот это самое мне отдашь – и свободен.

– Зачем свободен, почему свободен? – он все еще не понимал происходящего.

– Ну, так надо. Избавиться от груза и ощутить свободу.

– Нет у меня никакого груза… – он задумался. – Шурочка вот разве что. Наверно, зря я ее бросил. Но я не мог с ней больше быть. Я понял, что она – не мать, и это страшно, Зинка. Нельзя оскорблять ребенка, нельзя, я это так почувствовал, как, я даже не знаю, с чем сравнить!.. Вот когда я понял, что она не любит Илуську, вот тогда…

– Я не об этом. Это – твоя совесть, а я не за ней пришла. С совестью пусть другое ведомство разбирается…

– Благодарю за позволение, – услышал Валерий Игнатьевич. Голос был женский, мелодичный, шел откуда-то из-за спины.

– Стало быть, мне – мое, вам – ваше, – подвела итог Зинка.

Чтобы увидеть ту, что сзади, Валерий Игнатьевич приподнялся на локте, потом сел. На нем вместо старой клетчатой рубашки и вылинявших треников было что-то длинное, просторное, светлое и легкое.

– Нет.

– Да.

– Нет, ему нечего тебе дать, в нем еще жива любовь, она не умирала.

– Это временно. Его любви, – Зинка поморщилась, – должно было хватить на семь человек, я-то знаю. И где они?

Та, что сзади, не ответила.

– Ну так пусть отдаст! – потребовала Зинка.

– Отдать вам можно только то, что мертво. А у него – еще живо. Ты не чувствуешь? Или чувствуешь – и хочешь взять живое?

– А если так? Я имею право взять то, что он оставил себе и засушил…

– Не засушил!

Спор был Валерию Игнатьевичу непонятен. Говорили о чем-то, что у него внутри. Он попытался ощутить это загадочное – и вдруг сердце забилось. Это не были обычные глухие удары, слышные снаружи, или смешное хлюпанье, слышное изнутри, когда медики обследуют больного. Это было – как будто цыпленок пробивает изнутри скорлупу и барахтается, чтобы раздвинуть возникшую щель.

Пока он к себе прислушивался, разговор Зинки с незримой женщиной как-то поменял тему, и теперь они говорили о цепочке нелюбви – он удивился, что бывает и такая.

– А его любовь не умерла, он и сейчас может ее отдать, – сказала та женщина.

– И он мертв, и она вот-вот помрет, – возразила Зина, впрочем, уже не совсем Зина; она больше не считала нужным носить перед ним маску, и лицо утратило знакомые черты, не потеряв при этом правильности черт и красоты, которая бывает разве что на полотнах мастеров итальянского Кватроченто.

– Ты можешь сейчас принять решение! – закричала незримая женщина. – У тебя еще несколько секунд есть! Слушай, слушай себя!..

Цыпленок не мог справиться со скорлупой. И вдруг Валерий Игнатьевич понял, что это такое.

– Дочке! Дочке все отдайте! Ей! – воскликнул он.

– Догадался… – с нечеловеческой ненавистью сказала бывшая Зина.

– Твое счастье, что догадался, – подтвердила женщина, и голос ее играл всеми оттенками любви и нежности. – Ты успел отдать запас любви, и она не погибнет в мире. А насчет подруги своей ты не беспокойся, ее ждет новая любовь, не такая, как к тебе, сильная, яркая, последняя. С тобой она отдыхала и набиралась сил. Благослови ее, благослови дочку – и я поведу тебя…

Светлая рука взяла его за руку, и начался полет.

Ирина Васильевна недолюбливала Илону – она по своим женским каналам знала про все пьяные подвиги. Валерия Игнатьевича же она любила и многого не могла простить Илоне. Поэтому не сразу позвонила ей, а за день до похорон. Очень уж Ирине Васильевне не хотелось, чтобы в ее доме околачивалась пьяная слезливая баба. И брать у Илоны деньги на похороны она не хотела – решила, что сама проводит друга, без посторонней помощи, да и откуда у пьянчужки деньги?

Илона пришла на кладбище с тетей Феней, вдвоем они принесли большой жестяной венок, лучший из тех, что продавали на рынке. Они вдвоем стояли в сторонке, а ближе к вырытой могиле – сослуживцы отца, которых набралось немало. Они, скинувшись, вручили Ирине Васильевне конверт, и она взяла – от старых товарищей взять можно.

В Илониной жизни, пожалуй, ничего не изменилось – при жизни отца она ему звонила редко, теперь звонить стало некому, только и всего. И понесся день за днем, и были они почти одинаковы, словно картофелины из одного мешка. Но все чаще Илона задавала себе вопрос: неужели это – все? Неужели так – до самой смерти? Ответа, понятное дело, не было, да и откуда ему быть? Но душа все яснее осознавала: еще нужно что-то успеть, иначе будет совсем плохо.

А у Галочки с Толиком дома начались споры.

Яшка, поехав в Санкт-Петербург на серьезные переговоры с издательским концерном, взял с собой Максима. Это, с одной стороны, было вроде премии за хорошую работу, с другой – возможность пообщаться с профессионалами из солидного города, посмотреть, как они управляются с матобеспечением, какие у них обнаружились глюки и траблы, как они с глюками и траблами справляются.