Политика воина. Почему истинный лидер должен обладать харизмой варвара - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Д. Каплан cтр.№ 27

В XXI в. реализм приемлем в Гоббсовом мире, в котором нет глобального Левиафана, монополизирующего применение силы с целью наказания несправедливости. Соединенные Штаты, хоть и являются мировой сверхдержавой, могут наказывать несправедливость лишь время от времени, в ином случае они окажутся чрезмерно завязаны в своих отношениях с региональными гегемонами типа Китая, а также постоянно вовлеченными в мелкие войны, что неизбежно будет подтачивать их силы. То же самое относится к НАТО и другим организациям. Международный гаагский военный трибунал – важная попытка разрешить дилемму Гоббса. Но этот суд (вместе с другими наднациональными организациями) – только начало процесса создания международного Левиафана. Мир по-прежнему является местом, где различные страны, представляющие различные ценности и различную степень альтруизма, продолжают соперничать, и часто – с применением силы.

Будь то Античность или мир после холодной войны, центральным вопросом международных отношений остается один: кто кому что может сделать? [21]. Выражение «баланс сил» – не столько теория международных отношений, сколько характеристика их.

Президент Теодор Рузвельт идентифицировал национальные интересы с балансом сил. В 1903 г. он установил зону Панамского канала, в 1905 г. – экономический протекторат над Доминиканской Республикой, а в 1906 г. оккупировал Кубу с целью укрепить влияние Соединенных Штатов в своем полушарии против нарастающего влияния Европы в более взаимосвязанном мире. После того как Гитлер нарушил баланс сил в Европе, Черчилль, яростный антикоммунист, заключил союз со Сталиным, чтобы исправить дисбаланс. Президент Ричард Никсон, тоже яростный антикоммунист, спустя три десятилетия последовал примеру Черчилля, заключив союз с Китаем против Советского Союза, чтобы изменить мировой баланс сил в пользу США [22]. Дейтонские мирные соглашения 1995 г., остановившие геноцид в Боснии, были бы невозможны, если бы Соединенные Штаты до того не восстановили баланс сил в бывшей Югославии, вооружив хорватские войска против Сербии. Как сказано в «Чжанго цэ», книге мудрости Китая III в. до н. э., «если ваше величество станет гегемоном, оно должно… использовать центр империи, чтобы угрожать Чу и Цао. Когда Цао в силе, Чу прилепится к вам. Когда Чу в силе, Цао прилепится к вам. Когда они оба будут с вами, тогда будет бояться Ци…» [23].

Пока нет Левиафана, имеющего власть над странами мира, международную политику будет определять силовая борьба и глобальное гражданское общество останется недостижимым. Демократия и глобализация в лучшем случае – частичное решение. Исторически демократии были так же склонны к войнам, как и другие режимы [24]. Покойный классицист Морис Бовра из Оксфордского университета пишет: «Афины представляют первое опровержение оптимистического заблуждения, что демократии не столь воинственны и алчны, как империи» [25]. Растущая экономическая взаимозависимость в начале XX в. не смогла предотвратить Первую мировую войну, а Соединенные Штаты и Советский Союз сохраняли мир, хотя торговые отношения между ними были весьма слабыми [26]. Экономическая взаимозависимость создает собственные конфликты, в то время как новые демократии со слабыми государственными институтами и этническим соперничеством часто неустойчивы. Вот опять Александр Гамильтон, самый проницательный голос американской революции:

Соответственно, реалисты убеждены, что если в теории развитию прав человека способствуют демократия и экономическая интеграция, то на практике они развиваются путем разрешения силовых взаимоотношений способами, которые ведут к более предсказуемому наказанию несправедливости. Разумеется, это часто подразумевает демократизацию и свободу торговли, но не всегда. В человеческих отношениях вопросы морали часто связаны с вопросами силы.

Возьмем Сербию 1990-х гг. Ее жестокость по отношению к гражданскому населению Боснии и Косова в некоторых аспектах сопоставима с поведением России в Чечне, Армении – в Нагорном Карабахе, Индонезии – на Восточном Тиморе, индийской армии – в Кашмире, Революционного объединенного фронта – в Сьерра-Леоне, Абхазии – в Грузии, повстанческих групп – в Конго и т. д. Но Россия, Армения и Индия в момент совершения этих действий были и оставались демократическими режимами. И хотя аргументы за вмешательство Запада в Боснии и Косове были по преимуществу нравственными, эти нравственные аргументы опирались на силу. В отличие от Конго, Кашмира или других частей Азии и Африки бывшая Югославия имела важное стратегическое значение для европейской безопасности и судьбы НАТО. Бывшая Югославия была также значительно восприимчивее к военному давлению, чем другие проблемные точки. Когда появились сообщения о жестокости российских войск по отношению к гражданскому населению Чечни, те же самые чиновники из администрации Клинтона, которые так интенсивно выдвигали нравственные аргументы за вторжение в Косово, внезапно онемели. В отличие от Сербии, которую можно было бомбить безнаказанно, Россия – могучая держава с ядерным арсеналом.

В Пакистане я своими глазами видел, как изменение внутреннего баланса сил способствовало улучшению ситуации с правами человека, притом что в октябре 1999 г. на смену демократическому режиму в стране пришел военный. Карачи, город с 14-миллионным населением, переживший тысячи смертей в ходе межобщинных столкновений, стал намного более мирным, потому что военные смогли сыграть роль Левиафана более успешно, чем демократически избранные гражданские лица. Военное правительство также смогло выступить против таких чудовищных племенных традиций, как «закон о богохульстве» и «убийство во имя чести», гораздо убедительнее, чем предыдущие демократические премьер-министры, опасавшиеся радикальных мусульманских священнослужителей. Военные, по крайней мере в начальный период, не запугивали журналистов до такой степени, как это делали предыдущие гражданские премьер-министры. И все это способствовало укреплению местной демократии, потому что военные имели гораздо большее влияние на племенных вождей, чем гражданские политики.

В итоге пакистанским военным не удалось заложить фундамент гражданского общества, но у них была для этого лучшая позиция, потому что возглавивший переворот генерал Первез Мушарраф обладал и большей властью, и бульшими «добродетелями», нежели его гражданские предшественники. Поклонник прогрессивного основателя современной Турции Мустафы Кемаля Ататюрка, генерал Мушарраф оказался по всем статьям самым либеральным пакистанским лидером за многие десятилетия, хотя и не был избранным.

Тем не менее, если международные отношения в конечном итоге – вопрос силы, такое представление опасно, если не используется для продвижения того, что Шлезингер называл соблюдением «чести и приличий», идеи, которая в конечном счете ведет к синтезу языческих и иудеохристианских добродетелей. Как пишет Жак Барзен, «сегодня ссылаться на «наше иудеохристианское наследие» выглядит дурным тоном». К этой фразе надо добавить «языческое» или «греко-римское» [28].