Гарь - читать онлайн книгу. Автор: Глеб Пакулов cтр.№ 106

Уж сколько раз говорили протопопу о подобных его явлениях люду, что и отпираться от них перестал. И теперь сказал только:

— Ну вывел и добро бысть. Токмо другим не сказывай про сие.

— Не скажем, батюшко-свет наш, — закланялись лбами в землю келарь с келейником. — Одно спроситься хотим, как нам во Христе дальше жить? Или велишь покинуть монастырь и в пустынь жить пойтигь?

— Не покидайте обитель, — приговорил Аввакум. — Служите Ису-су по совести, как-нито держите благочестие древнее, и всё хорошо будет. Идите с Богом да водицы свежей пришлите.

Ушли мнихи, а за утренней трапезой не утерпели, рассказали братии о произошедшем. Обмерла братия и недотрапезовав гурьбой притекла к темнице, начала кланяться, просила за себя молитв перед Господом и благословения. Попользовал их словом Божьим протопоп всех, кто и враждебен к нему был и злословен.

— Увы мне! — воскликнул. — Когда оставлю суетный век сей? Писано: «Горе тому, о ком рекут доброе вси человецы». Воистину так, не знаю, как до краю доживать: добрых дел мало сделал, а прославил Бог. Он сам о сём ведает, и на всё воля Его. Идите, отцы, трудитесь в молитвах.

В этот же день прибежали на взмыленных конях люди Павла митрополита, быстро перепрягли телегу под монастырских гладких лошадей и погнали обратным путём в Москву, не сняв цепей с Аввакума. Мчали бешено и ввечеру влетели на подворье Чудова монастыря, покрыв без остановки девяносто вёрст. Еле живого стащили с телеги скованного по ногам протопопа, и злые от устали стрельцы со своим полуголовой Осипом Саловым под руки сволокли в сухой погреб. Отослал их отдыхать начальник, а сам тайно от всех попросил у арестанта благословить его по-старому и сообщил шёпотом:

— Слышь, протопоп, на неделе в Замоскворечье на болоте ваших троих порешили.

— Не сгадал, кого? — заворочался и приподнялся Аввакум.

— Как не сгадал? Я в оцепление со стрельцами поставлен бысть, — совсем тихо продолжил Осип. — Как сейчас всё вижу и слышу. Один был дворецким у боярина Салтыкова, Памфил. Его долго тутока мучали, изгалялись патриаршьи люди за старую веру, в свою всяко сманивали. А на Болоте в сруб дровяной посадили, сам государь тамо был со боярами, очинно был опечален. А как в сруб вводили Памфила, он и спросил у страдальца: «Помилую тя, како персты складывать станешь?» А Памфил-то, бяда-человек, засмеялся: «А как батюшка Аввакум-пророк заповеда!» — и двумя персты ознаменовался. Так его в сруб, соломой обложенный, впихнули и огонь бросили. Так-то уж жарко пластал сруб, дым до небес достягал. Так и сжегли, бедного… Тут же голову ссекли попу хромому Ивану из Юрьевца, да ещё какому-то расстриге из Кадашевой слободы.

Умолк стрелецкий полуголова, сочувственно взглядывая на протопопа, будто догадывался о его участи и хотел счесть с лица Аввакума хоть искорку признательности за явную жалость к обречённому батюшке. Но каменным было лицо протопопа и холоден как сталь на изломе чернеющий взгляд серых глаз.

— Не затеряются души их у Господа Исуса Христа, — сквозь затвердевшие губы обнадёжил Аввакум. — Знавал я Ивана. И Памфила добре помню… Што скажу?.. Сладкий хлеб-от испекли Святой Троице никониане, сами того не ведая, дурачки.

Осип приложил палец к губам, мол, ти-хо. И тут же в погреб вошли со строгими лицами митрополит Павел с архиепископом Илларионом, огляделись, заметили непорядок и приказали Осипу принести цепи, сковать узнику руки. Салов сходил, принёс и навесил цепи на запястья. А чтобы протопоп не ушёл каким чудом из-под стражи, Павел, краснощёкий, в камилавке, расширенной вверху и похожей на два рога, велел приключить к ножным кандалам и ручные, для верности, и приковать в углу погреба к кольцу начищенному. Видно, пользовались им часто.

Строго следил за действиями Салова Павел, сам подёргал звенья — прочны ли, только потом уселись с Илларионом напротив узника, расставив широко ноги по причине обвисших и тугих брюх и «…начаша увещёвати неразумного Аввакума, да не поперечит принять новины, и глаголы царские ему же сказывали».

— Хоть и тремя перстами станешь креститися, да всё едино Христу Иисусу, — уговаривал улыбчивый Илларион.

— Не всё едино, — Аввакум пальцами нацарапал на стене имя — Иисус. — Зри разницу, архиепископ, имя сущее Ему с одним «И», — протопоп стёр одну букву. — Вот так. И нече нам заикатися. А Николе святому пошто приписываете немецкий лай — Нико-лай? Никола он! И за подобны игрушки самолично Арию-собаку да кулаком по зубам дрязнул! Нешто запамятовали? Так дождётесь…

— Ты кто, что старшим по сану дерзишь?! — взвился, колыша брюхом, Илларион. — Юзник клятой!

Потряхивая цепями, названивая ими, нарочно дразня железным клацаньем бывших земляков-единоверцев, Аввакум выговаривал им, как недоумкам-деткам:

— Павлуша-блинник и ты, друг мой Ларион, архиепископ Рязанской. Ведаешь ли, как Мельхиседек жил? На вороных в каретах не тешился ездя, а ещё был царской породы, а ты што такое? Вспомяни-тко, Яковлевич, попёнок ты. А ныне в карету сядешь, растопоршисся что пузырь на воде, сидя на бархатной подушке и волосы расчесав как девка. По площади едешь, рожу выставя, чтобы черницы-ворухи, да униатки-костельницы шибче любили. О-ох, бедной! Некому по тебе плакать: недостоин весь твой нынешний век одной нощи монастыря Макарьевского. Помнишь ли, сколько там стояно было на молитвах?.. Нет? Ну, явно ослепил дьявол тебя! Где ум-от подевал? Столько трудов добрых погубил. А Павлушу, умну голову, не шибко слушай, он хоть и митрополит нонче, а молитвою да перстом окаянным из дому своего бесов прогнать не силён, потому как в него мужики в Москве у Сретенки каменьями бросали, наче головёнку повредили. Вот он и сдружился с чертями, а оне его в соборную церковь и в Верх царской под руки водют. Любят оне его.

— Дурак сумасбродный! — Илларион с Павлом вцепились в бороду Аввакума, выдрали клок и, плюя в лицо, разъярённо сопели, пиная с размаху сапогами.

— Любят, лю-юбят, — хрипел под ударами и сплёвывал кровь протопоп. — Сколь вы христиан сожгли да ещё сколько их баснями своими в ад к дружкам рогатым сведёте!

Перестали пинать Илларион с Павлом, удручённо глядели, как воэочался, пытаясь встать на ноги, и вновь падал Аввакум.

— Ишь ты умной, — пыхтел Илларион. — Так почё семью не жа-лешь? Примыкай к нам, помирись с церковью.

— Или уж отравись, сучий выродок! — криком пожелал Павел. — Развяжи нас с собою!

Всякой косточкой ныло тело Аввакума: сеченное кнутами и шелепами, надорванное тяжким бурлацким бродом, травленное худой пищей и голодом, насквозь промороженное, оно натужно, но выпрямилось на ногах.

— Сам над собою греха не сотворю, — заговорил, роняя с губ на рубаху розовые хлопья. — Хочу от вас, новых кайф, пришедших на мя, как на Христа, венец мученский ухватить…

Пять дней уговаривали протопопа и не одни Павел с Илларионом. По лицу больше не били, уговаривали щипками и пинками подписать бумагу покаянную, совали её под нос, и перо всовывали в руки, но не расписался под «скаской» страстотерпец, и отвязались от него. А поутру шестого дня, кое-как прихорошив, повели без цепей в Крестовую палату и поставили пред Вселенским собором.