Секретная агентура - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Макаревич cтр.№ 15

А как быть тем, в чьих камерах нет параш? В моей обычной камере ее не было почти четыре месяца. Первые две недели мне приходилось по-настоящему страдать и вероятно получить тяжелую болезнь, если бы, переведенный в другую камеру, я не увидел, что люди пользуются бутылками – метод, им рекомендованный сидевшим Бердяевым. Любопытно, что это были люди, впервые сидевшие в тюрьме. А мне, сидевшему много раз, как-то это не приходило в голову. На всякого мудреца довольно простоты. Но это показывает, что прежний тюремный опыт не помогал в данном случае, опыт сказывался в том, что я пришел и с чайником и с кружкой, а они без того и другого, что в тюрьме тяжело. Получали казенную кружку и, следовательно, должны ограничиваться тем количеством кипятка, которое вмещается в эту кружку».

И наконец, четвертый раз Мельгунова арестовали в связи с процессом правых эсеров 3 июня 1922 года по обвинению «в сношениях с подпольными работниками – членами партии социалистов-революционеров». Уже через два месяца его освободили. На сей раз улик было действительно недостаточно. Надоело ему все это, и он написал прошение об отъезде. Туда, на Запад, определенно в Париж.

А в Советской России как раз пришло время, когда начали готовить списки на высылку из страны «нежелательных элементов», к коим причислили и Мельгунова. Его вызвали к Менжинскому, заместителю председателя ВЧК. Менжинский объявил профессору, что ему разрешен выезд за границу при условии невозвращения на родину и отказе от борьбы с советской властью. Помолчав, добавил, что решение по Мельгунову было не единогласным, некоторые руководители ВЧК выступили против его отъезда. Правда, не сказал, что главным возражающим был Яков Саулович Агранов, который и стоял за всеми тремя арестами Мельгунова.

К третьему аресту Мельгунова Агранов, тогда особоуполномоченный при Президиуме ВЧК, уже приобрел некий следственный опыт по делам такой категории противников режима, как интеллигенция. В своем довольно-таки дельном заключении о деятельности контрреволюционных организаций в 1918–1919 годах он выделяет роль профессора: «Что касается Мельгунова, то он, по его собственным словам, состоял идейным руководителем СВ («Союза возрождения России». – Э.М.) в Москве, непримиримый враг советского строя, чающий и сейчас скорого его падения (собственное его показание), человек чрезвычайно активный и деспотически настроенный, он не ограничивает своей контрреволюционной деятельности СВ, а делегируется им в Тактический центр и берет на себя лично в качестве главы кооперативного издательства «Задруга» целый ряд ответственных заданий».

А ведь не откажешь в проницательности чекисту Агранову – весьма точная характеристика Мельгунова. Особенно эта: «человек чрезвычайно активный и деспотически настроенный». Вспоминается беспощадный чеховский приговор интеллигентскому сословию: «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр».

Если бунинский интеллигент, имеющий такое же право на существование как и чеховский, – милый, понимающий, страдающий от неразделенной любви, понимающий толк в хорошей, сытой жизни, обожающий начинать застолье с цветных водок под балык, продолжать его хересом под солянку, красным вином под рябчиков, ликером под кофе и заканчивать плясками с цыганами и питием белой водки под блины с икрой, – то чеховский интеллигент, тот же страдающий от любви Гуров, не всегда понимаемый публикой персонаж, вдруг осознает лживость и иллюзорность этого мира. А доктор Астров из чеховской пьесы «Дядя Ваня», беспощадно препарирующий социальную и психологическую сущность той российской интеллигенции, к которой относился и Мельгунов и которая потом взялась за создание подпольных заговорщицких организаций, более откровенен: «А те, которые поумнее и покрупнее, истеричны, заедены анализом, рефлексом. ноют, ненавистничают, болезненно клевещут.» Как же это созвучно чекистскому определению: «человек чрезвычайно активный и деспотически настроенный»!

В той же чеховской пьесе такая характеристика по-своему персонифицирована в профессоре Серебрякове, откровенность которого – «я хочу жить, я люблю успех, люблю известность, шум», – органично переходит в пафос: «Надо, господа, дело делать, надо дело делать!» Сошлись они, исторические и литературные персонажи, профессор Серебряков, доктор Астров и реальный заговорщик профессор Мельгунов. Сошлись не в следственном деле, конечно, а на историческом и литературном поле социального противостояния. Ну, представим, с одной стороны кампания Серебрякова с Мельгуновым и сообщниками, с другой – компания Астрова, в которой интеллигенты иного ряда, например: Кржижановский, Тимирязев, Жуковский, Павлов, Брюсов, Блок, Маяковский. Интересное противостояние получается. А в ВЧК свои интеллигенты – Менжинский, Кедров, Артузов. Тоже в какой-то мере из компании Астрова.

Что же вынес Агранов для себя из дела Мельгунова, кроме понимания характера российской интеллигенции: деспотичного, истеричного и лицемерного? Уяснил он, пожалуй, то, насколько хорошо интеллигенция может плести подпольную сеть и организовывать заговоры и при этом мастерски уходить от обвинений. Это, пожалуй, родовое пятно российской интеллигенции определенного толка.

Агранов, в общем-то, неплохо разбирался в психологии людей. И понимал ее значение в политической борьбе. Не столько из книг черпал понимание, сколько из собственного житейско-революционного опыта. В полицейских документах, относящихся к 1915 году, об Агранове сказано: «Агранов Янкель Шевелев-Шмаев, вероисповедания иудейского, родился 12 октября 1893 года в местечке Чечерск Рогачевского уезда Могилевской губернии». Семья была многодетная и жила в основном доходами от бакалейной лавки, что держала мать. Смышленый Янкель резво помогал ей, но не карьера бакалейщика прельщала его. Когда он получил аттестат об окончании четырехклассного училища, на семейном совете благословили на новую жизнь.

Она началась у него со службы конторщиком на лесном складе в Гомеле. В этом городе в революционном подполье наиболее активными казались социалисты-революционеры (эсеры). Сослуживцы по складу, что состояли в эсерах, и убедили Янкеля вступить в эту партию. Было ему тогда уже девятнадцать. Его партийная деятельность оставила след в полицейских протоколах. В одном из них значилось: «18 апреля 1915 года, в г. Гомеле во рву состоялась сходка представителей революционных партий, всего до 50 человек; ораторами на таковой выступал Рогачевского уезда мещанин Янкель Шевелев-Шмаев Агранов, носящий в партии социалистов-революционеров кличку «Михаил». При обыске у него изъяли литературу: сборник статей «Интеллигенция в России», книги Иванова-Козумникова «Об интеллигенции. Что такое махаевщина. Кающиеся разночинцы», Токвилля «Старый порядок и революция», Леонида Андреева «Царь голод», Спенсера «Справедливость».

После следствия Агранова выслали в Енисейскую губернию. И здесь на поселении, в отличие от толстовского революционера-народника, повесившегося после встречи с большевиками, которые популярно ему объяснили, что сила революции в рабочем классе, а не в подвигах отдельных мучеников за народ, – Агранов вступил в большевистскую партию. Там в ссылке он сошелся с некоторыми видными потом большевистскими лидерами. Много читал и любил спорить. Оппонентами у него были известные интеллектуалы. Такой ссыльный «университет» порой стоил государственного.