Яд в крови - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Калинина cтр.№ 76

И тут из дверей вышла Сьюзен.

Она была в широкополой соломенной шляпе и узких брючках до половины икры из какой-то очень тонкой эластичной материи. На ногах — босоножки на высоких каблуках с невероятным переплетением ремешков. К груди она приколола ярко-оранжевую розу. Сьюзен смотрела на него растерянно и даже виновато, и он поднялся ей навстречу.

— Как ты хороша, Сью, — сказал он и улыбнулся.

Она схватила его за обе руки и прижала их к своей груди. Он ощутил громкие и частые удары ее сердца.

Они пообедали в маленьком китайском ресторанчике на Пятьдесят восьмой улице и улетели вечерним рейсом в Рим. По дороге из аэропорта Сью сказала:

— Только прошу тебя об одном, Эндрю, — не надо никаких жертв. Я ненавижу жертвы. Я была очень больна все эти годы, но мысль о том, что на свете есть ты, помогла мне выкарабкаться из страшной черной ямы. Теперь я не боюсь произносить слово «любовь». Да, я люблю, люблю, люблю тебя. Ты — смысл моей жизни, ты смысл всего, что существует на свете, мой милый Эндрю…

Первые дни Маша почти никуда не выходила из дома, ожидая звонка от Эндрю. Телефон молчал. В квартире было душно, и с улицы в раскрытые окна воняло бензином, отчего першило в горле. Но Маша никак не могла заставить себя уехать на дачу. Она по нескольку раз на день принимала душ, садилась за рояль, распевалась, разучивала новые партии, играла клавиры опер. Музыка, музыка… Сейчас ее спасение только в ней. Господи, какое счастье, что на свете есть музыка, иначе можно сойти с ума.

Через две недели, вконец измотанная ожиданием, она сбежала на дачу. Еще через неделю среди ночи раздался резкий телефонный звонок. Она схватила трубку стоявшего в изголовье аппарата, крикнула громко и звонко: «Але! Але!»

Звонили из больницы. С Николаем Петровичем случился инфаркт. Врачи опасались за его жизнь.

Ян страдал по ночам бессонницей. В недолгие часы сна его терзали кошмары, одним из которых была Лидия. Обычно она приходила к нему, затянутая в длинное шелковое платье неуловимо переливчатого цвета, садилась на край кровати и старалась достать рукой до его лба. Он пытался отстраниться, но вдруг понимал, что это вовсе не Лидия, а Маша, хотя у нее какое-то чужое и очень злое лицо. Тогда он протягивал к ней обе руки, но она потихоньку удалялась, растворяясь в воздухе. Перед глазами еще долго оставалось расплывчатое радужное пятно ее платья. Он открывал глаза, садился, спускал ноги на пол и смотрел в иллюминатор на крупные звезды южного полушария. Их судно недавно пересекло экватор. Тропические ливни сменялись удушливой жарой. Еще полтора месяца… Если кошмар будет продолжаться, он может не выдержать. Таблетки, которые прописал от бессонницы судовой врач, не помогали — от них кошмары становились еще страшней и навязчивей. Ян как-то в сердцах зашвырнул пузырек в океан. Теперь он об этом пожалел — последние трое суток он не спал совсем, лишь иногда проваливался на несколько минут в вязкую серую трясину дремоты, от которой потом подташнивало и кружилась голова. Он встал, не зажигая света, пошарил в шкафчике в изголовье койки, нащупал бутылку купленной в Касабланке анисовой водки… Глоток этой вонючей мерзости на какое-то время прояснял мозги и позволял снова обрести под ногами почву. Ян знал, что это не лучший выход, но другого у него не было. В это свое плавание он особенно остро переживал разлуку с Машей и постоянно испытывал за нее тревогу. Разумеется, можно было связаться по радио с Ленинградом и попросить отправить ей телеграмму, но Ян никак не мог подобрать нужные слова. Просить мать, чтоб она позвонила в Москву, он не хотел, чувствуя интуитивно, что она ревнует его к сестре, и, зная ее излишнюю эмоциональность, понимал, что Амалия Альбертовна Машу почти ненавидит.

Водка подействовала моментально. Ян щелкнул выключателем и сел за столик. Он напишет Маше письмо, которое отправит дипломатической почтой из Монровии, где их судно будет пополнять запасы горючего — так делают многие его товарищи. Письмо дойдет самое большее через десять дней, а то и раньше. Ответ ему не нужен — главное, написать Маше о том, что он думает о ней каждую минуту, очень скучает и приедет к ней сразу же, как возвратится на родную землю. Тогда с ней ничего не случится и кончатся его кошмары. Ян размашисто писал:

«Моя единственная сестра, мне тебя очень не хватает. Пожалуйста, береги себя. Очень прошу тебя — береги себя. Мне хочется быть сейчас рядом с тобой, но вместо этого я буду думать о тебе день и ночь. Нежно тебя целую и люблю.

Твой старший брат Ян».

Он засунул письмо в конверт, быстро заклеил его, иначе, чего доброго, захочется перечитать написанное, и тогда он обязательно порвет листок так уже было, — написал Машин адрес. Все. Письмо обязательно должно уйти. И чем скорее, тем лучше. Он посмотрел на свои часы — в Монровии они будут ровно через сутки. Значит, Маша может получить его уже в следующую пятницу.

Он погасил свет, лег на койку, подложив под голову сцепленные вместе ладони, и стал смотреть в иллюминатор. Скоро перед глазами закружилась звездная карусель и он провалился в глубокий спокойный сон.

Вернувшись из Гурзуфа и зайдя к себе в мастерскую, Игорь долго ходил вокруг завершенной перед самым отъездом гипсовой фигуры обнаженной женщины, которой до сих пор так и не смог дать названия. Все эти три недели он купался в море, ходил в горы и ни разу не занимался сексом, хотя, как обычно, в Крыму в это время года собралось много красивых охочих до приключений девушек. С ним творилось что-то непонятное. Глядя на обнаженные белые, розовые и бронзовые тела, он испытывал чувство отвращения, словно вегетарианец, очутившийся в мясной лавке. Вдруг нахлынула тоска, за которой последовала депрессия. Как-то он напился у себя в комнате и стал чертить углем на больших листах бумаги контуры женского лица. Он не помнил, кому оно принадлежало, но рука легко и свободно скользила по бумаге, придавая лицу выражение задумчивой грусти. Он скомкал лист, швырнул его в угол и, выпив прямо из горлышка целую бутылку крымской «Мадеры», снова принялся чертить что-то на бумаге. И опять на него глянуло задумчивое женское лицо с широко поставленными глазами. Крым надоел до чертиков. На следующий день, напоследок с удовольствием искупавшись на рассвете в море, он пошвырял в машину вещи и уехал, не простившись ни с кем из знакомых.

И вот сейчас в пыльной и душной мастерской он наконец вспомнил, кому принадлежало это лицо: оно было точной копией лица обнаженной женщины. Он схватил резец и криво выцарапал на основании возле босых пальцев — «Un Sospiro» ^[10]. Это было странное слово, имевшее, как и многие слова этого древнего поэтичного языка, не одно значение. В нем был его вздох по тому, чего у него не было в жизни, — мечте.

Он сварил себе крепкого кофе и, сидя на неубранной после предотъездной холостяцкой пирушки кухне, вспомнил девушку, на которую обратил его внимание в Шереметьеве Сутягин и которая согласилась ему позировать.

Она не оставила ни адреса, ни телефона, попросив высадить ее у Никитских ворот, да он и не спрашивал — тогда все его мысли были поглощены только что завершенной скульптурой. Теперь ему вдруг захотелось ее увидеть. Кто она? Может, Сутягину известно хоть что-нибудь об этой девушке?..