Лекарство от долгой жизни. Серия «Невыдуманные истории на ночь» - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Ракитин, Ольга Ракитина cтр.№ 21

— Извольте, тайны тут никакой нет. Её муж, Николай Фёдорович, заболел тем, что по латыни называется typhus abdominalis, а по-русски — брюшным тифом. Случилось это десять месяцев назад, в сентябре, когда он поехал по делам в Калач, а она здесь осталась, якобы присматривала за постройкой нового дома.

— Почему «якобы»? Была другая причина?

— Думаю, была. Но я высказываю сугубо свою точку зрения и не навязываю её вам, поэтому о своих предположениях умолчу и предоставлю вам составить обо всём случившемся собственное мнение. Так вот, ему в Калаче стало настолько плохо, что все уже думали, что он умрёт. Александра Егоровна поехала в Калач, забрала его и перевезла сюда, а меня пригласила его лечить.

— А до этого вы лечили кого-нибудь из их семейства?

— Да, конечно. Уже года три, собственно, с той поры, как они в Ростов переехали. Так вот, я хочу сказать, что организм Николая Фёдоровича был молодой, крепкий — ему ведь и было-то всего тридцать четыре года! И потому Максименко стал, в конце концов, поправляться. Проболел он в общей сложности около месяца. Восемнадцатого октября утром я был у него с очередным визитом и констатировал выздоровление. Всё было хорошо, понимаете, он чувствовал себя здоровым и был таковым. Со мной расплатились за лечение. И я уже не собирался снова к ним приезжать.

Португалов поднялся со стула и в волнении прошёл от стены к стене. Без сомнений, он уже не раз повторял свой рассказ, возможно, привык это делать в определённой последовательности, выработал некий стереотип. Шумилов, чтобы сбить его с накатанной колеи, и тем добиться более точного изложения событий, спросил нарочито невпопад:

— Что у вас с ногою? Почему не сгибается?

— А? Что? — опешил Португалов. — Ах, нога… ранение, полученное в Балканской войне. Я ведь был военным врачом. То есть, ранен-то я был в другую ногу… тремя шрапнельными пулями, но, упав с лошади, запутался в постромках. Четвёрка лошадей тащила фуру с ранеными. Вывозили их с поля боя. Санитарная колонна попала под обстрел. Лошади были нестроевые, неучёные, испугались, понесли. Я вскочил на коренную, думал, выведу. Но был ранен и свалился между парой. Нога запуталась, и лошади меня проволокли саженей сто, наверное. Колено всмятку — и мениски, и сухожилия. Такой вот военный анекдот: раненая шрапнелью нога зажила, как на собаке, а та, что не раненная, осталась увечной.

От подобных военных историй у Шумилова всегда щемило сердце. Сказать о самом себе, что, дескать, не довелось мне стать героем, может далеко не каждый. Такие слова дорогого стоят, и многое говорят о человеке, сказавшем их.

— Спасибо, что объяснили, извините мою бестактность. Пожалуйста, продолжайте, — попросил Шумилов.

— Ну, так вот… То бишь, о чём я? Вечером, в восемь часов, за мной внезапно присылают от Максименко: «Срочно! Открылась сильная рвота». Бегу и нахожу Николая в ужасном состоянии — рвота с кровью, сильные боли в области желудка. Его трясло как в лихорадке, и при этом наблюдалась сильная потеря сил. Пульс слабый, частый, плохого наполнения, конечности холодные, лицо синюшное, весь как-то почернел, осунулся, как говорят на Дону, спал с лица. Типичная клиническая картина отравления, разве что пена изо рта не шла… Но в тот момент я этого не понял. Спрашиваю: «Что вы ели?» Оказывается — вообще ничего, только чай попил около часа назад. Ничего не могу понять, ведь был же здоровый человек!

— Он был в сознании? — уточнил Шумилов. — Вы с ним разговаривали?

— Да, был в сознании. Николай Федорович очень сильно страдал, постоянно просил: «Дайте что-нибудь, доктор, какое-нибудь лекарство, сил нет выносить!» Я оставил касторку и миндальную эмульсию.

— Объясните своё назначение.

— Смягчение слизистой, провоцирование полного очищения пищеварительного тракта, ослабление болевого синдрома.

— А вы не пытались вызвать рвоту, скажем, воды с марганцовкой дать?

— Для меня была очевидна бессмысленность подобных манипуляций. Во-первых, я тогда совершенно не думал об отравлении. Во-вторых, даже если бы я подумал об этом, то промывание явно запоздало: прошло около часа с появления первых симптомов, и яд уже впитался через стенки желудка.

— А в тот вечер вы, Иван Владимирович, вообщето на что подумали? Как вы для себя объяснили происходящее?

— Несколько было предположений: возвратный тиф, желудочная колика…

— Желудочная колика? — переспросил Шумилов. — Какой природы?

— Николай Максименко практически месяц находился на довольно строгой диете: в основном жидкие каши, супы, правда, масла и кисломолочных продуктов получал достаточно, но, тем не менее, это не мясо. Что ещё? Икру кетовую ел — при тифе роказано, хотя и в ограниченных количествах. Если он действительно выпил кружку крепкого чая, да с сахаром, да с вареньем или мёдом… можно было допустить, что желудок не принял продукты, от которых отвык.

— Тем не менее, рвота с кровью после Кружки чая — это, знаете ли, совсем уж необычно. — Шумилов покачал головой. — Ну да ладно, извините, если перебиваю. Итак, вы прописали касторку и миндальную эмульсию…

— Конечно, вылечить это его не могло, но, по крайней мере, облегчило бы страдания. Александре Егоровне я сказал, чтобы меня немедля вызывали, если Николаю станет хуже. Потом, в четыре часа утра, приезжает за мною этот… это ничтожество Аристарх, говорит, совсем Николаю плохо. Я быстро собрался, выскакиваю на улицу и вижу, что он, оказывается, извозчика отпустил и добираться нам не на чем. Каково?! Мне это сразу не понравилось, прям, как червь в душе шевельнулся… И вот мы давай метаться по переулкам. Да ведь только у нас тут не Петербург, ночью город точно вымирает, не то, что извозчика — фонаря не увидишь. Да и фонари-то все наши на трёх улицах поставлены! Пошли мы, значит, пешком, а это далековато, как сами изводите видеть. Ростов наш расползся, как чернильное пятно по промокашке. Уже на подходе к дому встретили прислугу максименкову на собственном возке, она вдогонку Аристарху была послана. Тоже игра своего рода… Короче, из-за этой потери времени приехал я, когда уже все закончилось — Николай Фёдорович скончался. То есть агонии я не видел и поговорить с умирающим не успел. Я полагаю, что он до последних минут был в сознании и мог бы что-то важное сказать, нечто такое, что пролило бы свет на события последнего дня.

— Что было с лекарствами, которые вы оставили? — задал уточняющий вопрос Шумилов. Вопрос этот был очень важен, ответ на него был способен многое объяснить в действиях вдовы. Подобные вопросы всегда задаются, когда возникают подозрения на умышленное отравление.

— Посмотрел я, а лекарства мои стоят нетронутыми. Возмутился, спрашиваю Александру Егоровну:

«Как же так, почему вы не давали, ведь он так просил?!» А она спокойно так отвечает, мол, Коленька не хотел принимать. Врёт и глазом не моргнёт! Да такого просто быть не могло, чтобы он отказался!

Он так меня просил дать ему что-либо! Спрашивается — зачем врёт? Чувствую фальшь одна кругом, ложь… Извозчик, предусмотрительно отпущенный Аристархом, нетронутые лекарства, рвота эта кровавая ни с того ни с сего… Как-то всё это у меня стало складываться в голове. На другой день утром приглашают меня вновь в дом Максименко. Еду. И застаю там странную картину: вдова весела, вполне жизнерадостна, вполне довольна собою, никаких признаков печали. Я прям опешил… Аристарх тут же, подле, впрочем, как и всегда на протяжении последних месяцев. В тот момент, когда я вошёл, он рассказывал анекдот. Знаете, я не ханжа, но такое неуважение к смерти, когда за стеной лежит едва остывшее тело близкого человека, меня глубоко покоробило. Да, впрочем, и не только это… Одним словом, они пригласили меня, чтобы я подписал заключение, указав в качестве причины смерти брюшной тиф. Я отказался, сказал, что не усматриваю достаточных оснований для подобного диагноза, добавил, что причина смерти мне представляется не вполне ясной, и нужно сделать вскрытие.