Андрей Боголюбский - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Карпов cтр.№ 22

По утверждению современных искусствоведов, вышгородская икона с самого начала была двусторонней, то есть выносной, предназначенной для изнесения из храма. На её оборотной стороне помещено изображение престола с орудиями Страстей Господних, в том числе Животворящим крестом . Но главной конечно же была лицевая сторона — с изображениями Божией Матери и Спасителя. «…Богомудрый апостол и евангелист Лука… яко истинный самовидец и неложный описатель образ Ея живописа: святое лице Ея мало окружено вообрази, ни кругло, ни остро, но мало продолжено (слегка вытянуто. — А. К.), нос не краток, но продолженный, доброгладостне лежащ; на десней стране близ лица Ея написа Превечнаго Младенца Господа нашего Иисуса Христа; персты же богоприемных Ея рук тонкостию продолговаты написа» — в таких выражениях передавал свои чувства от лицезрения иконы владимирский книжник XVIII столетия. И далее: «И преукрашенно пречестную и святую икону совершив, к самой Богоматери благоговейно принесе. Она же милостивне богозрачнии Свои очи на образ той возведши, пречистыма Своима глаголаше усты: “С сим образом благодать Моя и сила да будет, и с сим образом с вами есмь”» .

Понятно, что на Русь привезли не сам древний подлинник, но копию, список с него. (Владимирская икона датируется началом XII века.) Однако в представлениях людей того времени список с иконы полностью повторял оригинал, вбирая в себя и всё его сакральное содержание, всю его святость. А потому не будет преувеличением сказать, что вышгородская икона оказалась едва ли не самым древним и авторитетным памятником Православия на территории Руси. Её перенесение из Киева в Северо-восточную Русь должно было свидетельствовать о перенесении в новые владения князя Андрея Юрьевича святости и сакральной истории не только стольного Киева и его округи, но и самого Царствующего града, в котором икона пребывала ранее. Более того, в глазах современников Андрея путешествие совершал не просто список чтимой иконы, но сам образ Пречистой, или, лучше сказать, сама Пречистая Богородица, к которой с мольбой о помощи и небесном предстательстве будут обращаться отныне и сам князь Андрей, и те люди, что окружали его. «С сим образом с вами есмь» — теперь эти слова Пречистой были адресованы жителям Суздальской земли.

О путешествии иконы и об обстоятельствах, при которых она появилась во Владимире на Клязьме, рассказывает особое Сказание — «О чудесах Пресвятыя Богородица Владимирской иконы», составленное книжниками князя Андрея Юрьевича вскоре после перенесения образа, по всей вероятности около 1164 года .

Как повествуется в этом Сказании, икона сама захотела покинуть Вышгород и открыто явила свою волю людям. (Сюжет, в общем-то знакомый современникам Андрея как по греческим, так и по оригинальным русским сочинениям того времени. Так, например, в соответствии с киевским преданием, почти за сто лет до Андрея Божия Матерь сама пожелала «возградить» себе церковь в Киеве, лично объявив о том в константинопольском Влахернском монастыре греческим церковным мастерам, отправленным ею на Русь, — рассказ об этом позднее вошёл в Патерик Киевского Печерского монастыря . По легенде, переходили с места на место, ища себе новое пристанище, и другие почитаемые иконы.) Когда Андрей княжил в Вышгороде, ему поведали о том, что происходит в церкви Девичьего монастыря: Богородичная икона будто бы сама собой трижды сходила с места. В первый раз, когда вошли в церковь и увидели икону стоящую отдельно («особе») посреди храма, её перенесли на новое место; во второй раз, увидев её обратившуюся лицом к алтарю, решили, будто икона хочет стоять в алтаре, и поставили её за «трапезою», то есть за престолом. Но и в третий раз войдя в церковь, в алтарь, увидели икону стоящую вне трапезы, на ином месте. Чудо это было истолковано вполне ожидаемо и определённо: Божья Матерь не желала оставаться на том месте, которое отвели ей люди. Но где именно она хотела пребывать, пока что оставалось неясным.

О случившемся и рассказали князю, и рассказ этот обрадовал его. Получалось, что желание Пречистой совпадало с его собственным, ибо, как мы уже знаем, Андрею тоже не хотелось оставаться в Вышгороде. Более того, он получал некую санкцию свыше, моральное оправдание и Божественное освящение последующего отъезда на север. Князь «приде в церковь и начать смотрити по иконам. Си же икона яко прешла бе всех образов», то есть превзошла все прочие иконы своею красотою — настолько, что поразила князя. Андрей упал на колени и с мольбой обратился к ней: «О Пресвятая Богородице, Мати Христа Бога нашего, аще хощеши ми заступница быти на Ростовьскую землю, посети новопросвещены люди, да в твоей вся си воли будуть».

К иконе были приставлены вышгородские клирики — те самые, что и прежде состояли при ней; всех их князь также забрал с собой. Древнее предание, отразившееся в новгородской статье «А се князи русьстии», называет по именам двоих — священника Микулу (Николая) и его зятя диакона Нестора ; в тексте же Сказания о чудесах Нестор назван попом (вероятно, в сан он был рукоположен уже во Владимире), а также упомянут ещё один священник, приставленный к иконе, — Лазарь. Примечательно, что все трое фигурируют в гипотетических построениях исследователей в качестве возможных авторов Сказания. «И тогда вземь икону, — говорится здесь об Андрее, — поеха на Ростовьскую землю, поим и крилос с собою». Собственно, целью всего Сказания и было поведать о чудесах, которые происходили от святого образа по пути в Суздальскую землю и в самой Суздальской земле.

Первое из чудес произошло во время переправы через Вазузу, правый приток Волги. Наполнившаяся водой из-за продолжающихся осенних дождей, она представляла собой серьёзное препятствие: те броды, которыми пользовались в обычное время, ушли глубоко под воду и для переправы не годились. Пришлось прибегнуть к помощи проводника, но и того постигла неудача. «И приеха к реце Возузе, — рассказывается в Сказании о князе Андрее Юрьевиче, — и видев ю наводнившюся нужею (то есть чрезмерно. — А. К.), посла человека в реку пытать броду». Однако как только человек тот «вниде в реку на кони», он тотчас «погрязе во дно». Казалось, проводник утонул вместе с конём. В отчаянии князь взмолился к иконе Пресвятой Богородицы, виня себя в случившемся несчастье: «Повинен есмь смерти его, Госпоже, аще не Ты избавиши!» И случилось чудо: «абие (вскоре. — А. К.) изиде среди реке человек он на кони, и батог (шест. — А. К.) в руце, и приеха на брег. Князь же рад бысть видевы и (его. — А. К.), и одарив, отпусти во своя си». Примечательна ремарка, которую сделали составители Сказания: «Си же бысть первое чюдо Пресвятей Богородици». Так посчитали и сам Андрей, и все находившиеся с ним люди. Между тем, как следует из текста самого Сказания, это чудо было не вообще первым (ведь чудеса от иконы совершались и в Вышгороде), но первым из совершённых на землях Северо-восточной Руси, во владениях Андрея Боголюбского. История чудотворного образа начиналась здесь заново.

От Вазузы двинулись сухим путём к Клязьме. На Рогожских полях — обширной безлесной местности, тянувшейся от Москвы до древнего села Рогож (позднее город Богородск, ныне Ногинск, в Московской области), — случилось новое происшествие. Внезапно взбесившийся конь напал на беременную жену священника Микулы. Та ехала «на колех», то есть на колеснице (повозке), вместе со своей снохой — женой сына. Когда женщины сошли с повозки и проходили мимо коня, «нападе бес на конь, и зби повозника (возницу. — А. К.) с себе, и ногу ему изломи, и порази попадью Микулину передними ногами». Конь запутался копытами в складках верхней одежды попадьи — широкого кортля (длинного, до щиколоток, мехового халата с широкими рукавами и подкладкой). Женщина упала, а конь в бешенстве принялся кусать её: «и се на мног час ядяшеть ю». Попадья лишилась чувств. Думали, что она уже мертва, и возвестили о том Микуле. И вновь лишь горячая молитва спасла несчастную. Священник, воззрев на образ Пречистой, взмолился: «Госпоже Пречистая Владычице! Аще Ты не избавиши ея от смерти, се уже мертва есть». И тут конь высвободил копыта из кортля, вскочил на ноги и поскакал к лесу, но, вновь запутавшись в чём-то, остановился. Очнулась и попадья. Когда её спросили о самочувствии и о случившемся «яденьи» конском, она отвечала, что всё обошлось и она осталась цела и невредима: «Яко сдрава есмь молитвами Пресвятыя Богородица», прибавив при этом, что жаль ей «увисла же [и] отлогъ, еже изъеде конь». «Отлог» — это, вероятно, что-то вроде башлыка с длинными свисающими концами, а «увисло» — какой-то другой предмет женской одежды, скорее всего, повязка, прикрывающая волосы. Что ж, женщина остаётся женщиной даже в самой отчаянной ситуации и, едва придя в себя, тут же проявляет заботу прежде всего о том, как она выглядит и в каком состоянии находится её платье… Отметим, кстати, исключительную реалистичность этого эпизода, а также скрупулёзность рассказа, в котором не упущена ни одна, даже самая мелкая подробность. Всего в двух предложениях здесь оказались упомянуты сразу три детали женской одежды — и это единственные их упоминания во всей литературе домонгольского времени! Забегая вперёд скажу, что те же дотошность и скрупулёзность отличают и последующий текст Сказания, в котором, например, перечислены по меньшей мере четыре вида тогдашних женских украшений, что также даёт обильную пищу для историков и искусствоведов, занимающихся историей древнерусского женского костюма.