Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Станчев, Мария Тортика (Лобанова), Георгий Чернявский cтр.№ 100

Бездушие Дзержинского и его аппарата было лишь еще одной каплей в море неприязненного наблюдения властей за судьбой великого художника – через два месяца, 28 декабря 1925 г., Есенин покончил с собой. Можно с уверенностью утверждать, зная впечатлительность и высокий художественный вкус Раковского, что эта трагедия не один год стояла у него перед глазами и оказала влияние на его поворот к оппозиционной деятельности, к разоблачению бюрократической системы.

Был еще один эпизод, на этот раз уже во Франции, когда Раковский попытался оказать помощь великому независимому русскому художнику, оказавшемуся в немилости у московских властей. На этот раз речь шла о судьбе Федора Ивановича Шаляпина. Оставаясь советским гражданином и имея звание народного артиста РСФСР, Шаляпин в середине 20-х годов гастролировал во многих странах – США, Канаде, Австрии, Великобритании, Венгрии. Но главной страной его пребывания являлась Франция, где он не только выступал, но также отдыхал и лечился. В Париже у Шаляпина была квартира на улице Клебер.

Имеются сведения о его встречах с предшественником Раковского на посту полпреда в Париже Л. Б. Красиным, о чем Шаляпин писал А. М. Горькому, сообщая, что они даже выпили за его здоровье. ^[803]

Можно с уверенностью утверждать, что дружеские встречи продолжались и с новым советским полпредом, хотя документальных подтверждений этому нет, а единственное мемуарное свидетельство носит косвенный характер. Писатель Лев Разгон рассказал болгарской журналистке Жане Авишай о своей встрече с Раковским в санатории «Архангельское» в середине 30-х годов. Раковский вспоминал, что Шаляпин отзывался на приглашения полпредства, посещал торжества и приемы, гордился советским гражданством. Его отношения с сотрудниками полпредства были дружественными. ^[804] Нет сомнения, что Раковский бывал на спектаклях Шаляпина, в частности на «Борисе Годунове», в котором он выступал в 1927 г. «Каким успехом, какими овациями сопровождались эти выступления!» – вспоминал А. Вертинский. ^[805]

В том же 1927 г. из Москвы стали раздаваться требования, чтобы Шаляпин возвратился на родину. Он уклонялся от прямого ответа, но ехать не желал не только в связи с многочисленными контрактами, но и по политическим соображениям. Шаляпин раньше многих других инстинктом художника распознал внутреннюю сущность нового вождя, о котором писал удивительно точно, даже предсказывая грядущее конкретное событие: «Я вынес впечатление, что этот человек шутить не будет. Если нужно, он так же легко, как мягка его беззвучная походка лезгина ^[806] в мягких сапогах, и станцует, и взорвет храм Христа Спасителя, почту или телеграф – что угодно. В жестах, движениях, звуках, глазах – это в нем было. Не то что злодей – такой он родился». ^[807]

Впрочем, аргумент для невозвращения у Шаляпина был один – обилие договорных обязательств, рассчитанных на ряд лет. Тогда предприняли провокацию. Была известна щедрость Шаляпина, многократно помогавшего нищим и обездоленным, прежде всего из числа русских эмигрантов. Теперь за этой помощью внимательнейшим образом следили из Москвы. Когда в очередной раз артист передал пожертвование для детей эмигрантов, в советской печати по команде развернулась антишаляпинская кампания. Это была грубая попытка заполучить Шаляпина в Москву, а затем, скорее всего, как минимум сделать его «невыездным».

Еще до того, как завершился розыгрыш этого фарса, Х. Г. Раковский попытался выбить карты из рук тех кремлевских деятелей, которые его организовали. Предоставим слово самому Федору Ивановичу: «Из Кремля на улицу Гренель под секретным дипломатическим шифром летели телеграммы (это, естественно, предположение Шаляпина, причем малодостоверное. – Авт.), и однажды кажется по телефону, – я получил очень вежливое приглашение пожаловать в советское полпредство.

Я, конечно, мог не пойти, но какое-то щекотливое любопытство подсказывало мне: ступай, ступай. Послушай, что тебе скажут.

Полпред Раковский принял меня чрезвычайно любезно. Он прямо пригласил меня в столовую, где я познакомился с госпожой Раковской, очень милой дамой, говорившей по-русски с иностранным акцентом. Мне предложили чаю, русские папиросы. Поболтали о том о сем. Наконец, посол сказал, что имеет что-то такое мне передать. Мы перешли в кабинет. Усадив меня у стола, рядом с собою, Раковский, нервно перебирая какие-то бумаги, – ему, видно, было не по себе – сказал:

– Видите ли, тов. Шаляпин, я получил из Москвы предложение спросить Вас, правда ли, что Вы пожертвовали деньги для белогвардейских организаций, и правда ли, что Вы их передали капитану Дмитриевскому (фамилию которого я слышал в первый раз) и епископу Евлогию?

А потом, к моему удивлению, он еще спросил:

– И правда ли, что Вы в Калифорнии, в Лос-Анджелесе, выступали публично против советской власти? Извините меня, что я Вас об этом спрашиваю, но это предписание из Москвы, и я должен его исполнить.

Я ответил Раковскому, что белогвардейским организациям не помогал, что я в политике не участвую, стою в стороне и от белых, и от красных, что капитана Дмитриевского не знаю, кто он. Евлогию денег не давал. Что, если дал 5000 франков о[тцу] Спасскому на помощь изгнанникам российским, то это касалось детей, и я думаю, что трудно установить с точностью, какие дети белые и какие красные.

– Но они воспитываются по-разному, – заметил Раковский.

– А вот что касается моего выступления в Калифорнии, то должен по совести сказать, что если я выступал, то это в роли Дон Базилио в “Севильском цирюльнике”, но никаких советов при этом не имел в виду…

По просьбе Раковского я все это изложил ему в письменном виде для Москвы. Письмом моим в Москве остались очень недовольны. Не знаю, что они от меня ожидали». ^[808]

Из этих заметок Шаляпина видно, что инициатива встречи исходила от Раковского, что он встретил Шаляпина подчеркнуто дружески и неофициально. Можно предположить, вопреки мнению Шаляпина, что предложение о письменной фиксации его ответов на вопросы полпреда было сделано не по указанию Москвы, а для того, чтобы затруднить репрессии в отношении великого артиста. Тот факт, что письмо Шаляпина, адресованное Раковскому, носило примирительный характер, невольно признал А. В. Луначарский, опубликовавший в ленинградской газете статью, продиктованную, по всей видимости, возмущением советскими действиями со стороны зарубежной общественности. В этой проникнутой демагогией статье говорилось, однако: «На письмо полпреда тов. Раковского Ф. И. Шаляпин ответил объяснениями несколько уклончивыми, но, во всяком случае, свидетельствующими о том, что ни на какой разрыв с существующим на родине порядком Шаляпин идти не желал». ^[809]