Меж рабством и свободой. Причины исторической катастрофы - читать онлайн книгу. Автор: Яков Гордин cтр.№ 33

Если Голицын хотел дать людям достойное существование через упорядоченную крепкими законами свободу, то Петр желал заменить потребность в свободе, ведущей, по его разумению, к своеволию и хаосу, потребностью в осмысленном подчинении и любовью к регламенту, которую он надеялся воспитать в своих подданных. (И горько обижался на них за то, что они никак не хотели полюбить регламент, и страдал искренне и трогательно.)

Василий Никитич стоял посредине между Петром и Голицыным.

Между боевым крещением на службе у государства и попыткой это государство решительно трансформировать спрессовалось множество событий — семь лет в строю драгунского полка, ранение под Полтавой на глазах Петра, который поцеловал и запомнил храброго поручика, участие в трагическом Прутском походе, переход в артиллерию под начало генерал-фельдцейхмейстера Брюса, упорное изучение математики и механики, путешествие по Европе с поручениями самого Петра и собирание там книг, книг, книг — по истории, политике, философии, фортификации, оптике, геометрии, артиллерийскому делу; сочинение учебника планиметрии для межевщиков и книги об устройстве машин и пользовании ими; ревизии и исправление артиллерийских парков в экспедиционных корпусах, оперировавших в Германии — по высочайшему повелению; участие в неудачном мирном конгрессе между Россией и Швецией в качестве правой руки Брюса, главы русской делегации: сочинение грандиозного проекта межевой реформы и генерального упорядочения землевладения в России, горячо одобренного царем; внезапное назначение главным горным начальником всех уральских заводов; яростная деятельность по реорганизации заводского дела, борьба со злоупотреблениями, тяжба с Демидовыми, едва не стоившая Татищеву головы, оправдание, возвращенная милость царя…

И одновременно — многие годы — собирание летописей, хронографов, рукописных и печатных сочинений по русской истории. Великая цель — сочинение научной Истории российской — уже явственно вставала перед ним…

В декабре 1724 года император внезапно отправил Василия Никитича в Швецию — для изучения тамошней промышленности недавнего противника, а теперь, после заключения мира, настороженного, но лояльного соседа. Но за этим невинным поручением стояло иное — выяснить возможности сторонников голштинского претендента на шведский трон. Голштинский герцог был верным клевретом Петра.

Истово выполняя высочайшие поручения, Татищев внимательно знакомился со шведским государственным устройством.

Через полтора года после случайной гибели под стенами норвежской крепости неистового Карла XII в Швеции введена была новая конституция, превращавшая ее в парламентское государство. Высшая законодательная власть в стране отныне принадлежала риксдагу — парламенту, составленному из представителей всех сословий. Без согласия риксдага король не мог совершать никаких крупных государственных акций. В случае смерти короля бездетным наследника выбирал риксдаг. Исполнительную власть осуществлял секретный комитет риксдага —100 человек. В перерывах между парламентскими сессиями государством управлял риксрод, состоящий из 21 советника.

Эти цифры нам надлежит запомнить.

В Швеции Василия Никитича застала смерть Петра. Он мог воспринять ее только как катастрофу. И не из-за того лишь, что императора он искренне любил и перед ним преклонялся. Были и более глубокие причины. Пока самодержавная власть находилась в руках такого гиганта, как Петр, Татищев готов был с этим мириться. Но теперь власть оказалась в руках слабой Екатерины, а фактически — у Меншикова, которого Татищев знал слишком хорошо, но которого не уважал и не признавал за ним право на управление огромной державой. Стало быть, существовавшее в России государственное устройство было несовершенно, не гарантировало блага страны, не обеспечивало устойчивого и законного правления. И соответственно было нецелесообразно. Его следовало изменить.

Есть основания полагать, что Василий Никитич, как и князь Дмитрий Михайлович, задолго до января 1730 года обдумывал способы реформирования российского государственного устройства.

Вернувшись из Швеции в 1726 году, Татищев оказался в полуопале. Его сильные враги — Меншиков и Остерман — не имели достаточного повода для прямых враждебных действий. Его не преследовали. На него просто не обращали внимания. Он подавал один за другим подробно разработанные дельные проекты. Ответа не было. Его снова попытались убрать из столицы. Он получил прежнее назначение — на Урал, а когда заупрямился, то был назначен на серебряные рудники глухого и дальнего Нерчинска. Это уже была подлинная ссылка. Каким-то образом ему удалось отбиться от Нерчинска. В 1727 году его определили третьим советником Московского монетного двора. Если вспомнить стремительное движение вверх при Петре, планы и перспективы, то новая должность выглядит едва ли не издевательски. Его — задвинули.

Я так подробно рассказываю о судьбе и личности Татищева не только потому, что он сыграл одну из первых ролей в событиях 1730 года, но и потому, что именно Василий Никитич представлял тот тип русского человека, которому принадлежало будущее, если бы люди этого типа сделали точный выбор. Именно эта плеяда младших петровских "птенцов", энергичных, образованных, с молодости хлебнувших европейского воздуха, не связанных родовой и личной памятью с допетровским бытом, знающая цену независимости как основе результативной деятельности, именно эта плеяда могла бы стать костяком нового русского общества в конституционном государстве. Им не хватило малости — ощущения свободы как условия самоуважения и восприятия самоуважения как непременного условия существования.

Не менее десяти лет до смерти Петра II и роковых недель января-февраля тридцатого года Татищев упорно собирал источники по истории России, собирал и штудировал книги по истории всемирной, равно как и историософские и политические трактаты. Он тоже, как и князь Дмитрий Михайлович, был фигурой принципиально двойственной, но по-иному. Знания исторические, философические, сведения по устройству европейских государств и Швеции прежде всего систематизировались и переваривались умом математика и механика. В отличие от Голицына, Татищев точно знал границы возможного в политике и настороженно следил, чтоб границы эти не были им в практических действиях преступлены. Несмотря на ясность и жесткость своего ума — а может быть, именно благодаря этим качествам, — он оказывался в плену иллюзий, ибо век просвещения, век формальной логики и высокопарной прагматики рождал иллюзии более дикие и нелепые, чем темные века раннего Средневековья. Несмотря на все политическое хитроумие, он стал жертвой своего рационализма.

Князь Дмитрий Михайлович, совершив немало тактических ошибок, неточно оценив общую ситуацию, пошел, можно сказать, напролом и был близок к выигрышу.

Василий Никитич действовал совершенно точно, продумывал каждый шаг, реально учитывал свои и чужие возможности, проявил, как мы увидим, поразительную силу внушения, и не только не выиграл свою партию, но и смешал фигуры Голицыну.

Его погубила вера в математический расчет. Он стал играть в политике по правилам собственного учебника планиметрии. Он копировал своего идола — Петра, — в деле, по смыслу противоположном петровской доктрине. И проиграл так же, как проиграл свою великую игру первый император.