Сторожи Москвы - читать онлайн книгу. Автор: Нина Молева cтр.№ 32

Cтраница 32

Сухощавая. Невысокая. С удлиненным лицом и тонким прямым носом. Молчаливая. Ловко, но неохотно танцевавшая. Бегло изъяснявшаяся на немецком и французском языках, но чаще задумчиво слушавшая.

Пройти мимо свидетельства пастора Лиадея трудно. Лиадей вполне реальное лицо. Он служил офицером в русской армии, действительно был вхож во дворец. И маленькая корректива. Сначала официальное обвинение утверждало, что Лиадей якобы видел в Зимнем дворце собственно «самозванку», объявившуюся в Риме и Пизе, которую в свое время прочили за Голштинского принца. Однако противоречие оказалось слишком очевидным: «самозванке» едва исполнилось 23 года – пребывание Лиадея в России предшествовало ее рождению. Последовало уточнение: Лиадей находил «самозванку» необычайно похожей на побочную дочь Елизаветы Петровны, выданную замуж за двоюродного брата Петра III.

По-видимому, речь шла об одном из сыновей Георга Людвика Голштинского. После дворцового переворота в пользу Екатерины II Георгу Людвику удалось бежать в Пруссию. Оба его сына при той же попытке были задержаны новой императрицей. Один из них, Вильгельм, утонул при невыясненных обстоятельствах в 1774 году в Ревельской бухте, другого Екатерина срочно женила на родной сестре своей невестки, будущей императрицы Марии Федоровны. Среди многих слухов, которые вызвали эти достаточно загадочные события, ходил и такой, что старый герцог успел бежать вместе с женой Вильгельма. Овдовев, она некоторое время жила в Европе, нигде не показываясь, ничем о себе не заявляя.

Так или иначе, упоминания о «племяннице госпожи Шмитши» прекращаются в конце 40-х годов. Остается предполагать, что судьба ее была устроена вдали от двора. Никакими сантиментами Елизавета Петровна не отличалась. Все, что напоминало о неизбежном отсчете лет, старалась от себя отстранять. Дальнейшая жизнь «племянницы Шмитши» растворялась в потоке легенд.

«Под сим камнем покоится прах рабы Божией инокини Аркадии, скончавшейся 1839 года, генваря 22 дня. Инокиня Аркадия проживала в посаде Пучеже, при Пушавинской церкви, 50 лет, скрыв настоящее свое звание и род, а называлась Варварою Мироновною, по прозванию Назарьевой, жития же ей сколько было, остается неизвестно».

Надпись на каменном надгробии у южной стороны Воскресенской церкви в поселке Пучеже Костромской губернии.

Отъезд за границу и возвращение в Россию – они фигурировали во всех версиях. Возвращение насильственное. По крайней мере, противоречившее желаниям «племянницы». И дальше жизнь за монастырскими стенами – монашеская или тюремная, правдивая или исполненная внутренних метаний и неостывающих надежд. Назывались несколько монастырей – в том же Переславле-Залесском, Москве, Екатеринбурге, Уфе, Нижнем Новгороде и Костроме. Каждый имел свою легенду, более или менее подробную, более или менее насыщенную датами, обстоятельствами, именами. Об узнице заботились относительно. Иногда ее навещали. И всегда сама она – вначале, во всяком случае, – делала попытки вырваться из неволи.

О пожилой женщине, доставленной под стражей в Пучеж на переломе 1880—1890-х годов, местным жителям запомнилось многое. Она охотно говорила со своим единственным дозволенным собеседником-духовником, попом местной Воскресенской церкви. Поп был не менее словоохотлив в отношении других своих прихожан. Каждое действие неизвестной в крохотном, насчитывавшем даже к концу XIX века не больше двух тысяч жителей селении становилось общим достоянием и предметом обсуждений.

Оказывается, неизвестная долгие годы прожила под стражей в особых кельях в Орле, где ее духовником был протоиерей тамошней кладбищенской Иоанновской церкви Лука Малинов, а затем в Арзамасе. В Пучеж ее доставил с особыми мерами предосторожности полковник Бушуев, увезший живших с нею «четырех женских персон» в более далекую и глухую ссылку.

Местом жительства неизвестной был выбран закрытый в 1754 году Воскресенский мужской монастырь, вернее – его стены с единственной сохранившейся и действовавшей в них церковью. В ограде никто, кроме неизвестной, не жил, на богослужениях почти никто не бывал. И если старевшая одинокая женщина не испытывала особенно острой нужды, то только благодаря владельцу огромного соседнего села и богатейшей пристани князю Егору Александровичу Грузинскому. Ему была она обязана присланной в услужение женщиной, запасом дров на зиму и провиантом, на который узнице забыли отпустить денег.

Неизвестная много и безрезультатно писала в Петербург, адресуясь к самым знатным придворным особам. Под ее диктовку подобные письма писал и поп, запомнивший среди адресатов имя В. П. Кочубея. Историки готовы были впоследствии усматривать в этом тень родственных связей – Кочубей женился на родной внучке К. Г. Разумовского, младшего брата елизаветинского фаворита. Но верно и то, что Кочубею довелось однажды возглавлять министерство внутренних дел. Как человек он отличался вошедшей в поговорку опасливой предусмотрительностью, как министр мог прислушаться к прошению или просто передать его в царские руки.

О личных чувствах можно скорее говорить в отношении князя Грузинского. Потомки грузинского царя Вахтанга VI Законодателя были обязаны Елизавете Петровне получением богатейшего подмосковного села Всехсвятского и того же Лыскова, которое Егор Грузинский безусловно предпочитал Москве. К тому же князь готов был бравировать своим оппозиционным отношением к петербургскому двору.

Местные предания. Местные свидетели. И никаких документальных источников – ни в архиве Тайной канцелярии, несомненно, занимавшейся делом пучежской узницы, ни в клировых ведомостях, скрупулезно отмечавших каждого принимавшего монашеский постриг.

Единственное очень косвенное доказательство в пользу версии о дочери Елизаветы Петровны – имя Аркадия. По существовавшему порядку иноческое имя должно было начинаться на ту же букву, что и светское, данное при крещении: Августа – Аркадия.

Принцесса Августа Тараканова, во иноцех Досифея, постриженная в московском Ивановском монастыре, где во многих летах праведной жизни своей скончалась в 1808 году и погребена в Новоспасском монастыре.

Надпись на обороте портрета, хранившегося в настоятельских кельях московского Новоспасского монастыря. Масло, холст, 10 1/2 × 7 1/2 вершков.

«Под сим камнем положено тело усопшия о Господе монахини Досифеи, обители Ивановского монастыря, подвизавшейся о Христе Иисусе в монашестве 25 лет и скончавшейся февраля 4-го 1810 года. Всего жития ее было 64 года. Боже, всели ее в вечных твоих обителях».

Надпись на надгробии из дикого камня у восточной ограды московского Новоспасского монастыря, рядом с колокольней.

На этот раз были реальные памятники – портрет, надгробие, и снова никаких документальных свидетельств. Когда и по чьему приказу привезена и пострижена, что скрывала под иноческим именем – оставалось загадкой. Клировые ведомости Ивановского монастыря инокини Досифеи вообще не упоминали.

Впрочем, даже существование портрета осталось недоказанным. Кому-то довелось его видеть, кто-то списал надпись, но в инвентарных описях монастырского имущества он не фигурировал. В ответ на настойчивые расспросы исследователей настоятели второй половины XIX века утверждали, будто в ведении монастыря портрета никогда и не числилось. А между тем очевидцы помнили.