Безумие белых ночей - читать онлайн книгу. Автор: Ринат Валиуллин cтр.№ 47

За бортом светило солнце. Внизу шарпеем стелились складки Альп. Самолет действительно шел вниз, нет, он не падал, он шел на снижение. «Спокойствие, только спокойствие», — цитировал я про себя Карлсона. Но спокойствия больше от этой мантры не становилось. Я барабанил в дверь кабины пилотов.

— Марс, черт тебя подери, Марс! Что с тобой? Что ты делаешь? — бил я изо всех сил ногой.

* * *

С девочками мы по-прежнему разбирали поведение стюардесс во внештатных ситуациях. Я приводил им примеры мужества и разгильдяйства, героизма и безответственности, выясняя, как должны вести бортпроводники, куда, а главное, зачем. Про себя отмечая, что всякая внештатная ситуация, если она уже вышла из-под юрисдикции штатов, развивается по своему уникальному сценарию, со своим президентом на борту, где многое зависит от него, но далеко не все, ни о какой однополярности мира, ни о каких инструкциях не могло быть и речи, только отборный мат-перемат.

* * *

Наконец Шила встала и скоро оказалась на кухне, за столом, с чашкой в руке, глядя на кастрюлю, стоявшую на огне. От кровати до плиты один шаг, который уже многотысячный раз она делала по инерции. «Инерция — вот что обесцвечивает жизнь». Роль домохозяйки Шилу не устраивала. Хотелось хозяйничать по-крупному, а не только в спальне и на кухне, где, едва расправив крылья за чашкой кофе, можно было запросто их обжечь о пламя конфорки, на которой стоял суп, и никуда уже никогда не полететь. Опал, ограненный этим будущим, ее не устраивал. Такая перспектива пугала Шилу больше всего. Перспектива должна разжигать любопытство, но не пугать, в этом Шила была абсолютно уверена. Хотя когда-то она была уверена, что, будучи женой летчика, сможет летать на его крыльях. Но уверенности, как и люди, стареют, болеют, пропадают. Только что была, и вот ее уже нет. «Поэтому всегда полезно вырастить хоть маленькую, но свою уверенность в самой себе», — прижала ладонь к животу Шила, словно хотела удостовериться, что ее слышат.

Она встала, взяла ложку и набрала немного бульона: «Солила или нет?» Костью в горле кастрюли встал кусок мяса. Вариться в этом котле всю жизнь ей не хотелось. Она была уверена, что родилась не для этого. Не то чтобы она рассчитывала стать великой, Шилой Великой, но, может быть, написать когда-нибудь роман. «Почему бы и нет. Всякий роман, прежде чем написать, надо пережить», — поставила она по инерции в раковину пустую чашку и включила воду. Та быстро заполнила фарфор и потекла через край. «Так же быстро рутиной заполнится и моя жизнь, а потом потечет уже мимо, только уже не твоя, то есть твоя, но совсем не та, о которой мечтала».

— Не уходи от него, не будь такой дурой, — зыркнула сама на себя через зеркало Шила. Словно общалась со своим отражением по скайпу.

— Вот, ты правильно сформулировала, именно дурой и хочется побыть, влюбленной, веселой, счастливой. Надоело быть умной, но грустной.

Отражение только покрутило пальцем у виска на эти слова и вышло из скайпа.

— Чего так рано вскочила? — зыркнула сама на себя через зеркало Шила. Словно общалась со своим отражением по скайпу. — Приснилось чего?

— Как всегда снится мужчина, который все время обещает море. Проснешься, оказывается, ты с ним живешь.

Отражение только покрутило пальцем у виска.

Шила плюнула в зеркало.

— Ты плюнула на себя, — обиделось отражение и вышло из скайпа.

— Я не хотела. — Шила вытерла.

* * *

Лазер солнца пробил окно и лег на стол. Пирожные потекли шоколадом и стали еще более привлекательными. Рядом за стеклом вазы теснились стволы тюльпанов, сочные толстые, как в мультфильме «Джек в стране чудес» многоканальный плетеный стебель чудо-фасоли. Не было только Джека, потому что имя это уже было занято любимой собакой. «Так они и кочуют, имена, от одного к другому, словно души, переживающие реинкарнацию». Бельмо фарфора слепо двигалось от стола к губам и обратно. Чай был крепкий, переварил. Я разбавил белую чашку белым молоком, мне захотелось разрушить крепость чая, чтобы взять ее хитростью, но вместо этого я взял пирожное и откусил. Оно показалось чересчур сладким, вафли приятно хрустели хлебными косточками и мешались с безвкусицей и сонной слюной, царивших во рту с утра. У меня не было жажды, но я пил. «Мы пьем, потому что традиция, мы едим, потому что надо, мы льем воду, чтобы не показаться буками, мы звоним друг другу, в надежде, что пчелы слов принесут нам немного меда из сот, мы спим, потому что ночь, потому что жена, а потом уже, чтобы не ушла к другому. У меня давно уже не было жажды к чему-либо. Она куда-то пропала». В памяти всплыл, словно скучный наводненный утопленник, вчерашний разговор с Марсом:

— Я не знаю, как мне реализоваться, куда себя деть. Хочется к чему-то приложиться, но к чему?

— Понимаю, может, сегодня к коньяку?

У Марса на все был один ответ: «Если тебе плохо, выпей, а если не поможет, войди в свою жену. Это точно поможет, я знаю… Она же у тебя такая душка, — добавил вчера ко всему прочему он. — Старик, отдайся чувствам, пусть они тебя трахнут как следует».

Я не последовал ни одному его совету. Почему? Я не мог понять, что значит отдаться чувствам. Точнее сказать, я не мог этого себе позволить. Потому что воспитание, потому что надо уважать старших и не разочаровывать близких, надо быть тактичным и скромным, потому что рамки, потому что за ними спят родители, а стены в панельных домах тонкие, потому что кто-то может услышать мои чувства, я боялся, будто это могло их погубить. Сколько раз мне нужно было поставить эту пластинку от Марса: «Старик, отдайся чувствам, пусть они тебя трахнут как следует». Чтобы до меня наконец-то дошло. Слово, слова. Я услышал их только сейчас.

Артур проглотил пирожное, встал и открыл буфет, где скучал алкоголь, посмотрел на бутылку с початым виски, обнял ладонью ее прохладное стекло, скинул крышку и сделал длинный глоток. Крышка, брошенная на произвол судьбы, будто сошедшая с ума, закружила фуэте, упала со стола и закатилась под стол тихо переживать свое счастье. Раньше Артур никогда бы себе такого не позволил, он бы налил виски в стакан, достал бы закуски, и крышка после глотка вернулась бы на свою спираль. Виски побежал по системе. Одним глотком я включил горячий кран прямо вовнутрь себя. «А вот и Джек». Он немного поправил картинку моего мировоззрения. «Джек Дэниелз» потащил меня в свою страну чудес. Я сделал еще один короткий глоток и поставил бутылку на стол, вместо того чтобы вернуть обратно в чулан. Сначала Джек легонько ударил меня в голову, потом — в ноги, виляя хвостом. Я потрепал его коричневую шевелюру, еще раз окинул кухню, поставил пустую чашку в раковину, хотел включить воду, но вдруг остановился, вернул ее обратно на стол. «Надо было что-то менять в жизни, хотя бы по мелочам», — пошел в спальню, «отдаваться чувствам», исполнять второе наказание Марса.

* * *

— Что-то я сегодня устал, и дело совсем не в тебе.

— Я знаю, дело в деле. Поменяй работу. Ты слишком много с ней спишь. И с каждым днем, с каждой ночью в тебе все больше исчезает человек. Ежедневный монотонный труд вместо настоящих чувств любви, страсти, вкуса, юмора само собой развивает в людях стадные. И самое подлое среди них — чувство страха за завтрашний день. Страх выносит из коробок остатки мозгов, обесцвечивает волосы и мысли. Пустота — вот цена такой расточительности.