Беседы и размышления - читать онлайн книгу. Автор: Серен Кьеркегор cтр.№ 22

Однако обремененный заботами способен воспринять это наставление, только если его внимание действительно обращено к лилиям и птицам, так что он, наблюдая за ними и их жизнью, забывает сам себя: тогда в этом забвении о себе он сам собою неприметно учится у них тому, что напрямую его касается; неприметно, ведь там царит ненарушимое безмолвие, там никто не присутствует рядом, там обремененный заботами избавлен ото всех свидетелей, кроме Бога, себя самого – и лилий.

Давайте же в этой беседе поразмыслим о том, как обремененный заботами, со вниманием рассматривая полевые лилии и птиц небесных, учится:

довольствоваться тем, чтобы быть человеком.

Посмотрите на полевые лилии, посмотри на них, то есть удели им пристальное внимание, не окидывай их беглым взглядом, но сосредоточенно наблюдай за ними; ведь слово «посмотрите» означает здесь «внемлите» – в том смысле, в каком священник в серьезный и торжественный момент призывает: вонмем же в эти минуты молитвы тому-то и тому-то. Призыв, приглашение посмотреть на полевые лилии здесь столь же торжествен; многие, наверное, живут в большом городе и никогда не видят лилий; многие, наверное, живут в деревне и каждый день равнодушно проходят мимо них; но сколько найдется тех, кто, следуя Евангельскому призыву, со вниманием наблюдает за ними! – Полевые лилии, ведь речь идет не о редких растениях, которые выращивает в своем саду садовник и которыми любуются ценители; нет, выйди в поле, туда, где никто из людей не заботится о заброшенных лилиях и где, однако, столь явственно видно, что они не брошены. Разве не должен быть этот призыв привлекателен для обремененного заботами, ведь он, подобно заброшенной лилии, брошен, лишен признания, внимания, заботы людей, он чувствует себя таковым, пока, внимательно наблюдая за лилиями, не поймет, что он не брошен.

И вот обремененный заботами идет на поле и там останавливается возле лилий. Он не ведет себя как счастливое дитя или ребячливый взрослый: не бегает вкруг да около, ища самую красивую и желая насытить любопытство, отыскав какую-нибудь диковинку. Нет, храня тихую торжественность, он смотрит на них, как они стоят большой пестрой толпой, и одна так же хороша, как другая, – как они растут. Собственно того, как они растут, он, конечно, не видит, ведь то, что человек не способен увидеть, как растет трава, вошло даже в пословицы, но все же он видит, как они растут, то есть как раз потому, что для него непостижимо, как они растут, он видит, что есть лишь Один, Кто знает это с той же доскональностью, с какой садовник знает о выращивании редких растений; Один, Кто каждый день постоянно смотрит за лилиями, как смотрит садовник за редкими растениями; Один, Кто взращивает их. По всей видимости, Он же взращивает и редкие растения садовника, только здесь фигура садовника легко дает повод к заблуждению, тогда как заброшенные лилии, обыкновенные полевые лилии не дают повода к заблуждению никому, кто на них смотрит. Ведь там, где можно видеть садовника, там, где не жалеют никакого труда и никаких средств ради того, чтобы для богача вырастить редкие растения, там, как кажется, немудрено, что они растут; но как могут расти лилии на поле, где никто, никто, никто не ухаживает за ними? И все же они растут.

Но тогда, наверное, бедные лилии должны тем больше трудиться сами. Нет, они не трудятся; ведь только над редкими цветами нужно немало потрудиться, чтобы заставить их расти. А там, где ковер роскошнее, чем в королевских покоях, там не трудятся. И когда глаз смотрящего веселится, радуясь этому зрелищу, и взгляд смотрящего исполняется свежестью, душе его не приходится терзаться мыслью о том, что бедные лилии должны работать как каторжные, чтобы ковер был столь прекрасен. Ведь только человеческие искусные творения, ослепляя глаз изяществом работы, вызывают слезы при мысли о страданиях бедной кружевницы.

Лилии не трудятся, не прядут, они не занимаются ничем, кроме того что наряжаются, или, вернее: что их наряжают. Подобно тому как выше в Евангелии, когда речь идет о птицах и говорится: «они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы», слова эти как будто намекают на работу мужчины, который кормит себя и своих домочадцев, – так и эти слова о лилиях (они не трудятся, не прядут) как будто намекают на работу женщины. Женщина остается при домашних делах, она не покидает дом в поисках насущного хлеба, она остается дома, шьет и вяжет, старается, чтобы все было по возможности нарядным, ее повседневные занятия, ее усердный труд наиболее тесно связаны именно с нарядностью. Так и лилия: она остается дома, она не покидает своего места, но она не трудится, не прядет – она только наряжается, или, вернее: ее наряжают. Если бы у лилии были какие-то заботы, то это были бы не заботы о пропитании, которые, могло бы показаться, имеет птица – ведь она летает туда-сюда, собирая пищу; нет, лилия по-женски заботилась бы о том, чтобы ей быть красивой и нарядной. Но у лилии нет забот.

Ведь, без сомнения, она нарядна; да, тот, кто смотрит на лилии, не может от них оторваться, он склоняется к одной из лилий, он берет первую попавшуюся – говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них. Он внимательно рассматривает ее, и если его душа была неспокойна, как бывает неспокойна человеческая душа; и если его сердце порывисто билось, как бьется порой человеческое сердце, – он сразу успокаивается просто для того, чтобы рассмотреть эту лилию. Разглядывая ее, он все больше удивляется ее красоте и изяществу ее формы; ведь только разглядывая искусные творения человека, постепенно начинаешь замечать в них недостатки и видеть их несовершенство; и если ты сделаешь взгляд более острым с помощью искусно отшлифованного стекла, ты даже в самой тонкой ткани, сделанной руками людей, разглядишь грубые нити. Человек сделал это открытие, которым он горд, словно специально для того, чтобы оно его смирило: когда он додумался искусно отшлифовать стекло, чтобы оно увеличивало предметы, он с помощью увеличительного стекла обнаружил, что даже самая тонкая и изящная человеческая работа груба и несовершенна. Но открытие, которое смирило человека, послужило к славе Божией: ведь, глядя через увеличительное стекло на лилию, никто никогда не находил ее менее красивой, менее совершенной, – напротив, он лишь полнее убеждался в ее красоте и в том, сколь искусно это творение. Да, это открытие послужило к славе Божией, как, впрочем, и всякое открытие; ведь только художник-человек всегда оказывается не столь уж велик в глазах того, кто близко с ним знаком и знает его в повседневной жизни; что же касается Художника, Который ткет ковер полей и творит лилию во всей ее красоте, приближающийся к Нему лишь все явственнее видит свою удаленность от Него, все больше дивится Ему и перед Ним преклоняется.

И вот обремененный заботами, пришедший со своими печалями к лилиям стоит среди них на поле, дивясь их красоте; он остановился на первой попавшейся, он не выбирал из них, ему и на ум не приходило, будто есть какая-то лилия или даже трава полевая, к которой не относится слово о том, что даже Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них. Если бы лилия могла говорить, она могла бы сказать обремененному заботами: «Что ты так мне дивишься; разве быть человеком не столь же великолепно; разве не верно, что вся слава Соломона – ничто в сравнении с тем, что являет собою всякий человек просто в силу того, что он – человек: так что Соломон для того, чтобы явить наибольшую доступную ему славу и великолепие, должен был бы совлечься всей своей славы и просто быть человеком! Разве то, что сказано о моей нищете, не верно в отношении человека, бытия человеком! Ведь человек – венец творения!» Однако лилия не может говорить; но как раз потому, что лилия не может говорить, как раз потому, что там царит совершенное безмолвие и нет других присутствующих, обремененный заботами, если он говорит и если он говорит с лилией, тем самым говорит с самим собой; и при этом мало-помалу он начинает понимать, что он говорит о самом себе: то, что он говорит о лилии, он говорит о самом себе. Не лилия говорит ему эти слова: ведь лилия не может говорить, – и не другой человек: ведь другой человек легко привносит беспокойный помысел сравнения; среди лилий обремененный заботами – просто человек и – довольствуется тем, чтобы быть человеком. Ведь точно в таком же смысле, в каком лилия есть лилия, точно в таком же смысле он, несмотря на все свои человеческие заботы, есть человек; и в таком же смысле, в каком лилия, не трудясь, не прядя, оказывается прекраснее великолепных одежд Соломона, в таком же смысле и человек, не трудясь, не прядя, не в силу какой-то своей заслуги, а просто в силу того, что он – человек, превосходит великолепием одежды Соломона. Ведь в Евангелии не говорится, что лилия прекраснее Соломона, нет, там говорится, что она одета лучше, чем Соломон во всей своей славе. Но постоянно вращаясь среди людей, где все норовят чем-то от других отличаться, человек оказывается поглощен суетой и беспокойством – этими порождениями сравнения – и, увы, забывает о том, что значит быть человеком, – забывает, увлекшись различиями между человеком и человеком. Но на поле у лилий, где свод небес простирается высоко, словно бы возвышаясь над всеми властителями, и привольно, словно бы небо дышит полной грудью на той высоте, где большие мысли облаков развеивают всякую мелочность, там обремененный заботами – единственный человек, и он учится у лилий тому, чему он, быть может, не мог бы научиться ни от какого другого человека.