Когда душа любила душу. Воспоминания о барде Кате Яровой - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Янковская cтр.№ 19

По-моему, у Кати появилась надежда. Она говорит о том, что химиотерапия не дала результата: «Я это знала, чувствовала, что химия не для меня. Это не моё лечение. Врач от меня отказывается — говорит, что ей нечего мне предложить. Такой случай, когда врач отказывается». Она говорит, что за пределами России большинство её материалов находится у меня. «Так что я вам, Танечка, всё это завещаю». По-уральски протяжно звучит последнее «а».

В Москву она вылетает 19 сентября. Катечка пока останется в семье сына Аллы Кигель Серёжи. Накануне вечером мне позвонила его жена Ира и сказала, что Катя у них, а меня «везде разыскивает нью-йоркское телевидение». Назавтра назначено интервью, и Ира предложила мне приехать к ним к 11 часам. Я сказала, что не успею, но приеду проводить Катю в аэропорт. Это интервью я видела в записи. На диване рядом с Катей её очаровательная дочка с ямочками на щеках гладила спаниеля. Катя спела свою последнюю песню — «такой вальсок», сказала она. Отвечая на вопрос ведущего, Арона Каневского, она говорит, что болезнь — это испытание. «Есть испытание богатством, славой, браком супружеским. Это одно из жизненных испытаний, которое нужно пройти». И добавила: «Всё-таки в мире есть какой-то баланс. В моей нынешней ситуации я понесла огромный моральный ущерб, но получила и огромнейшую моральную компенсацию. Так что я была всегда счастлива».

Ей был задан вопрос по поводу включённого в подборку стихотворения «Моя минорная тональность», которое завершается словами: «И уместилась в трёх аккордах/ душа бессмертная моя». Какие же это три аккорда? Катя ответила, что не думала об этом, и когда писала стихотворение, имела в виду «пресловутый блатной квадрат», который начинающие гитаристы в подростковом возрасте разучивают где-нибудь в подъезде. Но в последнем стихотворении подборки в «НРС» они, пожалуй, названы — «Я снова вхожу в эту реку со старым названьем Любовь», «Я снова вхожу в это море со старым названием Жизнь», «Я снова вхожу в это небо со старым названьем Душа». «Вот это, наверно, и есть мои три аккорда».

Девятнадцатого я отправилась с утра на работу, отпросилась и на автобусе поехала в Нью-Йорк. До аэропорта JFK добралась около четырёх. Катя была уже там в сопровождении Аллы, Иры и Катечки. Был там и Серёжа, но ушёл, не дожидаясь посадки. Катя была в светло-голубом джинсовом костюме с курткой, отделанной аппликациями, и белой блузке. На голове парик, светлые волосы собраны сзади в хвост. Она заметила и похвалила моё платье — то самое, дизайнерское. Меня попросили сводить Катечку в туалет, и мы отправились на поиски. Тоненькая длинноногая девочка, держится спокойно и приветливо. Очевидно, всё понимает и проявляет недюжинную выдержку. Сказала, что предпочла бы лететь с мамой и быть там с ней. Было ей тогда одиннадцать лет.

Объявили посадку, но Катя не торопилась, оставалась с нами. Её усадили в инвалидную коляску, положили ей на колени большую чёрную дамскую сумку и гитару в футляре. Тут подскочили две работницы «Аэрофлота», высокая и маленькая, и заявили, что в самолёт можно взять только одно место — либо сумку, либо гитару. Ира стала им доказывать, что Катя больна и должна постоянно принимать обезболивающие препараты, что в сумке лекарства и другие необходимые ей вещи, без которых она не может обойтись в столь длительном перелёте, что она музыкант, что гитару нельзя сдавать в багаж, и т. п. Мы все её поддерживали. Но аэрофлотовки были непреклонны. Одна из них вырвала у Кати из рук сумку, разговор шёл на повышенных тонах. Все уже давно прошли в самолёт. Катя спокойно, с интересом наблюдала за перепалкой. Наблюдала за ней и высокая полногрудая латиноамериканка с красивым смуглым лицом, в форме служащей аэропорта, стоявшая неподалёку. Она не понимала языка, но поняла суть происходящего. Подошла, решительно забрала сумку из рук аэрофлотовских женщин, поставила её Кате на колени и сказала по-английски: «Можете идти». Аэрофлотовки расступились, и мы проследовали на посадку. Ира катила коляску. Мы прошли за стеклянные двери и стали прощаться, дальше Катю должен был везти кто-то из персонала. Я стояла сзади, чтобы не мешать прощанию с Катей её дочки и тех, с кем она остаётся. Но Катя не забыла обо мне. Она оборачивается и улыбается: «Танечка!» Мы обнимаемся. Я сжимаю её запястье и пугаюсь, не сделала ли ей больно — так худа её рука. Больше мы с Катей не виделись.

Теперь я всё узнавала от Катиной сестры. Лена Яровая и Оля Гусинская жили с Катей в гостинице Академгородка. Когда я звонила, дежурная вызывала Лену с пятого этажа. Катино самочувствие колебалось день ото дня, но улучшения не было. На розовых листочках для заметок — записи по следам разговоров с Леной. В Новосибирске рядом с ними жили миссионеры. Они познакомились, Катя любила с ними разговаривать, даже собиралась написать для них что-нибудь. Может быть, она за этим там оказалась? Она по-прежнему сохраняла чувство юмора. Лена рассказала, что однажды Катя сидела на краю кровати — худая, лысая — и вдруг сказала: «Кипит мой разум облучённый» ^[11].

Передо мной выцветший от времени бланк Important Message (важное сообщение), который принесла мне декабрьским утром 1992-го года секретарша. Дата 14.12, время 8:30, имя звонившего — Таня Зуншайн и её телефон. Страшно звонить, я уже знаю, что скажет мне Таня. И Таня говорит, что Катя умерла 12 декабря. Ей сообщили об этом в воскресенье 13-го, в 9 утра. Накануне Таня почему-то решила убрать Катины вещи, остававшиеся в том положении, как Катя их оставила, — они как будто ждали её. А тут словно что-то подтолкнуло Таню убрать их. Всё. Надеяться не на что. Кати больше нет.

Последнюю неделю, с воскресенья 6-го декабря, Катя была в больнице, в кислородной палате. Рентген показал, что лёгкие полностью метастазированы. Лена её крестила и крестилась сама. Одиннадцатого Катя сказала: «Я так хочу умереть! Господи, помоги мне быстрей умереть!» Умерла она в субботу утром. В девять часов туда пришли приехавшие накануне родные — Валера, Катечка, сводный брат Гриша, муж Лены Олег Шалашный — и Катин друг Петя, но уже не застали её.

Похороны были 17-го в Москве, на Востряковском кладбище, недалеко от могилы Андрея Сахарова. Пришли Лев Ошанин, Александр Минкин, Эдуард Дробицкий, все друзья. Звучали Катины песни. Когда опускали гроб, Катин голос пел «Прощайте»:

Оля М. рассказала мне, что пришла на отпевание рано, и какая-то девушка подошла к ней и спросила: «Простите, вы Катя Яровая?» Они были внешне немного похожи. Но в этом вопросе было что-то странно-мистическое — девушка ведь пришла на Катины похороны! Потом ещё один человек принял Олю за Катю. Видимо, так трудно было поверить в Катину смерть, что, увидев похожее лицо, люди цеплялись за это — а вдруг произошла ошибка и Катя на самом деле жива?