Когда душа любила душу. Воспоминания о барде Кате Яровой - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Янковская cтр.№ 6

В один из дней Катя сказала, что ей нужно купить плащ, и попросила свозить её в магазин. Мы поехали в самый большой в то время в нашем районе молл ^[5], в котором был универмаг Macy's, считавшийся одним из лучших в стране, и множество мелких магазинов. Катя ориентировалась в них мгновенно: «Так. Уходим». А в дорогом магазине мехов М. Solomon, где была и другая верхняя одежда, задержалась. Ей приглянулся плащ, который даже со скидкой стоил немало. Но ей только что заплатили за прошедшие концерты, и она должна была получить гонорар за предстоящие. Оля Гусинская на вечере памяти в 2003 году говорила о Катиных уроках: «Мы все у неё многому научились». Это тоже был урок — не жалеть денег на нужную вещь, покупать то, что действительно нравится. Помню, мы много смеялись, бродя по моллу. Катя говорила, что из Москвы пишут такие страсти, что москвичам, кажется, остаётся только завернуться в белую простыню и ползти на кладбище, а она вот тут плащ покупает.

Дома за обедом она у меня спросила, что я думаю о землетрясении в Армении. Ведь армяне и так пострадали в Карабахском конфликте, за что же им ещё и это? Я сказала, что тоже думала об этом; что, наверно, армянам как пострадавшей стороне («Ну, там уже с обеих сторон сделано достаточно», — перебила Катя) было послано это испытание, чтобы привлечь мир на их сторону, забыть о распре и думать только о помощи им. «А по-моему, Бог испытывает тех, кого любит», — сказала Катя. Я не раз это вспоминала потом. В одной из её песен, посвящённых художнику Эдуарду Дробицкому, есть слова «блат выше иметь невозможно — его протежирует Бог». А её? Пожалуй, нет. Но любил — то есть, по её определению, испытывал. И как испытывал! Но она знала, что Он её любит, отсюда такое доверие: «Где же ты, где же ты, добрый мой Бог?» «Это кто же, кто же, дети, кто добрее всех на свете, кто на облаке сидит, на детей своих глядит?» Во всяком случае, она была отмечена Богом, в том числе физически. Наверно, не случайно у Кати всерьёз открылся песенный дар после рождения дочери в 1981 году. Плодоносящее лоно — это символ творчества. Катя говорила, что на концертах у неё часто спрашивали: «А что будет, если вы родите второго ребёнка?» Она отвечала, что если у неё эта способность так же неожиданно закроется, как открылась, тогда она родит второго ребёнка и посмотрит, «что за это дадут».

Обычно я не спрашиваю у творческих людей, как это часто делают другие: «Что вы этим хотели сказать?» Что хотели, то и сказали, а наше дело пытаться понять. Но песня «На смерть России» пугала меня своим названием, и я осторожно задала Кате этот вопрос — что она имела в виду? Катя сказала, что название отражает вполне реальные настроения в Москве. Всерьёз ведутся разговоры о том, что Россия может исчезнуть, закончить своё существование. Она не собиралась писать на эту тему, но когда закончила песню и поняла, о чём она, было уже поздно. Бабушка говорила ей «не каркай», на что Катя отвечала, что, если Россия погибнет, она погибнет вместе с ней и потому пишет заранее.

В том же разговоре Катя спросила у меня — зачем нужно сто сортов колбасы?

— А сколько, по-вашему, нужно?

— Хватило бы и трёх, — пожала она плечами.

— А кто будет решать, какие именно? Партия и правительство? В Америке, например, колбасу вообще не умеют делать, и ветчина у них какая-то сладкая. Итальянская колбаса для меня слишком пресная. Вот у немцев ветчина солёная, больше в русском вкусе, и польская колбаса похожа на некоторые сорта русской и украинской. Вот и получается столько сортов. Ведь если у французов триста сортов сыра, это не потому, что партия и правительство так решили, а потому, что в разных регионах веками вырабатывались свои рецепты, люди привыкли к определённым сортам и не хотят от них отказываться.

Отголоски разговора о колбасе я нашла в Катином интервью Инне Кошелевой, опубликованном в январе 1992 года: «Говорят, попав в американский супермаркет, наши падают в обморок. Мне не понять. Сто сортов колбасы я воспринимаю как норму. Падать надо у нас, от пустых полок. И себя же обвинять в том, что они пусты». А эхо разговора о России прозвучало в тот же вечер на концерте в Юнион-колледже.

Боря возил Катю на концерт в Скидмор, я — в Юнион. Как я потом жалела, что не поехала на оба концерта! То самое «человек выбегает в халатике из ванной». При определённой степени близости теряешь перспективу, начинаешь принимать рациональные, основанные на сиюминутных требованиях решения, экономить время.

Концерт в Юнион-колледже проходил в большом помещении со сценой и круглыми столами, за которыми сидели зрители. Собралось человек восемьдесят, в основном коренные американцы. Принесённых нами с собой переводов песен на английском всем не хватило, и людям было предложено поделиться с соседями. Надеялись также на то, что кое-кто понимает по-русски и не нуждается в письменном переводе. Катя выступала в джинсах, высоких сапогах и облегающем чёрном свитере. Она говорила мне, что привезла с собой наряды для концертов, но в Америке они оказались не нужны. Похоже, что иногда она надевала их, выступая в эмигрантских домах, — например, на концерте в доме Юлии Фикс недалеко от Сан-Франциско Катя была в красивом длинном платье.

В аудитории присутствовали представители местной русской православной общины, к которой принадлежала Марина Рудко, в том числе большая семья Родзянко во главе с внуком известного политика, председателя Государственной думы и одного из лидеров февральского переворота 1917 года. Правнучка М. В. Родзянко Таня, юная брюнетка, профессиональная переводчица, переводила Катины комментарии к песням во второй части концерта. Надежда Алексеевна, очень милая, похожая внешне на актрису Нину Сазонову, ассистировала Кате в первом отделении. Катя потом сказала мне, что с Жернаковой она чувствовала себя свободней, чем с другими, её перевод не мешал ей, а вот профессиональный подход Тани Родзянко, которая делала пометки, пока Катя говорила, и переводила короткими кусками, нарушал естественное течение речи, что мешало Кате. Я сидела за одним из ближних к сцене столов с Соней Лубенской и её коллегой по университету в Олбани Харлоу Робинсоном. Харлоу не только славист, но и музыковед, историк русской культуры, автор книг о Прокофьеве, о русских в Голливуде и об известном импресарио Соле Юроке (для этой книги я распечатывала на машинке аудиозаписи интервью, взятых Харлоу в России), сделал телефильм о перестройке. Я надеялась, что он напишет о Кате.

Принимали её прекрасно. Перед песней «На смерть России» Катя сказала, что в России название песни не произносит вслух, просто поёт, но все и так всё понимают. А после того, как спела, добавила, что после сегодняшнего разговора об этой песне поняла, что нужно сделать некоторые пояснения. Она рассказала, что в советском обществе сейчас такие настроения, что люди совершенно серьёзно верят, что какой-нибудь катаклизм — техногенная катастрофа, климатическая аномалия, война, эпидемия и т. п. — может погубить страну, что она реально перестанет существовать. Внук Родзянко спросил: «Вы что, действительно верите, что Россия погибнет?» Катя сказала, что она просто выразила в песне то, что видит вокруг. «Я думаю, что вы ошибаетесь. Россия не погибнет», — сказал Родзянко.