От Версаля до «Барбароссы». Великое противостояние держав. 1920-е – начало 1940-х гг. | Нина Владимировна Васильева, Виталий Богданов, Виктор Гаврилов | страница 85 | pharmateka.ru

В то время как советское руководство было заинтересовано в затяжном характере войны, Гитлер торопил события: ему было выгодно, чтобы реализация так называемого раздела Польши с участием советских войск была осуществлена как можно быстрее. По расчетам Берлина, следствием этого шага являлось бы неминуемое объявление западными державами войны Советскому Союзу. В этом случае СССР разделил бы вину Германии за развязывание мирового конфликта. Но самое главное было то, что советскому руководству, зажатому в тиски, в условиях ограниченного выбора политических вариантов пришлось пойти в фарватере германской политики. Попытки втянуть СССР в войну начались с первого дня, когда командование вермахта обратилось к правительству СССР с просьбой использовать как радиомаяк для люфтваффе Минскую радиостанцию. Советское руководство хотя и не дало согласия, тем не менее сообщило, что в своих передачах эта радиостанция будет как можно чаще повторять слово «Минск»^[616]. 3 сентября Риббентроп запросил Москву о предполагаемых сроках вступления советских войск на территорию Польши. Молотов, всячески затягивая время, ответил только 5-го, подчеркнув, что это «будет сделано в соответствующее время»^[617]. Через три дня последовал новый запрос. Молотов пообещал: советские войска выступят через несколько дней^[618]. Подталкивая СССР к вступлению в войну против Польши, Германия неоднократно передавала его руководству данные о ходе военных действий и оперативной обстановке в восточных районах Польши. Так, 14 сентября 1939 года посол Шуленбург сообщил советскому правительству, что «по направлению к советской границе могут быть отправлены только сильно ослабленные части четырех-пяти польских дивизий»^[619]. Но советское руководство продолжало медлить, ожидая прояснения обстановки.

Испытывая все более нараставшие трудности, Варшава одну за другой направляла своим союзникам отчаянные просьбы, пытаясь побудить их к немедленным отвлекающим действиям. Однако в те критические для Польши дни западные державы, не прекращая уверять ее в своих намерениях выполнить данные обязательства, на деле не оказали ей решительно никакой помощи. В то время, когда союзная Франции Польша истекала кровью, более 80 французских дивизий стояли неподвижно против трех десятков немецких дивизий. Румыния ответила отказом в помощи, а Словакия вообще 4 сентября объявила Польше войну.

7 сентября, чтобы успокоить общественное мнение, французское командование решило предпринять наступление силами 4-й армии северо-восточного фронта (командующий генерал А. Жорж) в районе Саарбрюккена. Ночью французский авангард перешел границу и начал продвигаться к линии Зигфрида. 9 сентября в наступление перешли главные силы – десять дивизий этой армии. Глубина продвижения составила 3–8 км. Были взорваны два моста, занято около 20 деревень, захвачено 14 пленных. Французские части понесли незначительные потери на минных полях. Немецкие отряды прикрытия отошли на главные позиции линии Зигфрида. 12 сентября наступление было прекращено. Через месяц, 16 октября, французы под усилившимся давлением немецких войск отошли на свои прежние позиции. Потери вермахта в этих боях составили 196 человек убитыми, 114 пропавшими без вести и 356 ранеными^[620]. На этом все и закончилось.

Примечательно, что и в Англии, и во Франции все единодушно признавали, что спасти Польшу от поражения может только мощное давление на Германию с запада^[621]. Тем не менее руководство обеих стран решило на первом этапе войны ограничиться только экономической блокадой рейха^[622]. «Судьба Польши будет определяться общими результатами войны, – говорилось в обосновании этого решения, – а последние будут зависеть в свою очередь от способности западных держав одержать в конечном счете победу над Германией, а не от того, смогут ли они в самом начале ослабить давление Германии на Польшу»^[623]. Более того, и в Лондоне, и в Париже были уверены, что поскольку положение Польши с первых дней войны стало безнадежным, то и действия на западе ничего не изменят^[624]. На том же основании, по мнению союзников, «явно не имело смысла» посылать полякам военное снаряжение, о котором те отчаянно просили^[625]. Свой отказ нанести воздушные удары по войскам и территории Германии с целью отвлечения части ее сил с польского театра военных действий, о чем неоднократно просил главнокомандующий польской армией маршал Э. Рыдз-Смиглы, знавший, что союзники имеют значительное превосходство в авиации, Париж мотивировал опасением навлечь «на западные державы ответные удары немцев» прежде, чем союзные армии завершат сосредоточение, а Лондон – стремлением «не распылять силы бомбардировочного командования для нанесения ударов по второстепенным объектам»^[626].

Обладая на Западном фронте подавляющим превосходством над Германией, союзники имели в начале сентября полную возможность начать решительное наступление, чтобы совместно с Польшей зажать Германию в тиски войны на два фронта и нанести ей поражение. Немецкие генералы (А. Йодль, Б. Мюллер-Гиллебранд, Н. Форман, З. Вестфаль) позднее признавали, что такое наступление союзников стало бы роковым для Германии и означало бы ее поражение и прекращение войны^[627].

Сталин и Молотов с обостренным вниманием следили за развитием событий на западе. Надежды на затяжную войну с каждым часом таяли. Над Польшей нависла угроза быстрого поражения. Пассивное ожидание развития событий с советской стороны исключалось. И не только потому, что германо-польская война развернулась в непосредственной близости от советских границ. К необходимости недвусмысленно высказать свое отношение к войне советское руководство подталкивали и обязательства все по тому же пакту от 23 августа. И такое отношение было Сталиным высказано: война квалифицировалась как империалистическая с обеих сторон, причем главным виновником объявлялось польское правительство.