Далёкие милые были - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Никоненко cтр.№ 19

Москва всё время меняется. У нас на Сивцевом завершилось строительство здания поликлиники в неоклассическом стиле с куполом на шестигранном барабане, увенчанным фонарём, а над высоткой мидовской встала маленькая башенка под шатром со шпилем.

Ходил к Маргаритке, вернул ей Гулливера. Девчонка совсем потухла: говорит мало, больше слушает и кивает головой. Наверное, мама её Мира где-то там далеко не так переживает, как Маргаритка.

В деревню мы поехали втроём – мама, я и брат Сашка, только не в Корнеево, а к родителям громоподобной Нины – к тёте Паше и дяде Герасиму, прозванному среди родственников Граком. Он и вправду был похож на грача или ворона – чёрный, с горбатым носом, говор каркающий без «л» (не выговаривал). Нина дала им деньги на большой пятистенок в Андреевке. Она в семье была «верховным главнокомандующим», даже и с моей мамой разговаривала как командир.

– Хватит по шалашкам партизанить. Дом большой – всем места хватит, вторая половина совсем свободная. Бери ребят, езжай, и живите.

Тётя Паша была несказанно рада нам, детям своего любимого брата Петра. Грак же больше вид делал, что радуется. С ними жила вторая их дочь Маруся с мужем Семёном, приехавшим из Могилёва. Они оба работали в школе: Маруся химию преподавала, а муж географию. Он сильно походил тогда на еврея, которого я спустя годы увидел в исполнении Ролана Быкова в фильме «Комиссар». Семён был фронтовик, не единожды ранен, но выжил. Женившись на славной девушке, он несказанно радовался каждому дню мирной жизни. И Мария тоже светилась от счастья: вообще найти мужа, выйти замуж после войны было непросто. Сынишка был у них, совсем ещё маленький тогда. В доме также жила Марфа, сестра Грака, – горбатая, с большим носом, красным от нюхательного табака.

Мы втроём поселились в холодной половине, где в летний зной было настоящее спасение. В моём старом рыжем рюкзаке, с которым я в пионерлагерь ездил, помимо трусов и маек, щётки да зубного порошка, помимо книжки «Два капитана» был ещё и футбольный мяч. Когда я вышел на поле, где иногда приземлялись самолёты-этажерки, и стал стукать по мячу, то через полчаса туда сбежались едва ли не все ребята села. Футбольный мяч был магнитом для деревенских мальчишек не меньше, чем самолёт. Обозначили ворота, набросав по их контуру майки и рубахи.

Я научил ребят сговариваться. Разделились на пары, выбрали «маток». К ним подходили двое ребят и говорили:

– Матки, матки, чьи заплатки?

Один из «маток» отвечал:

– Мои.

– Крапива или лебеда?

– Лебеда, – выбирала «матка», и мальчик-«лебеда» шёл в её команду.

Одной из «маток» оказался я. Моя очередь выбирать, подходят двое:

– Матки, матки, чьи заплатки?

– Мои, – отвечаю.

– Хрен или редька?

– Хрен, – выбираю я, и конопатый коренастый мальчишка, или, как в деревне говорили, малец, идёт в мою команду.

Играли – дня не хватало. И всё босиком. Приходили к нам и ребята постарше, и даже взрослые играли с нами. До того дошло, что ворота поставили – кривые немного, но всё же ворота. Всего лишь футбольный мяч, а из-за него целая физкультурная революция случилась на селе.

Начало августа, пора нам уезжать – отпуск у мамы заканчивался, на работу ей надо. Тётя Паша уговорила маму оставить меня с Сашкой до приезда Нины: с ней, мол, и вернутся в Москву.

Тётя Паша! Как она стряпала! Какая по утрам была у неё драчёна! Из русской печки на большой сковороде! Сначала жарится сало, как оно чуть растопилось, добавляют нарезанный репчатый лук, потом картошку, и заливают всё молоком, взбитым с яйцами. Наворачиваешь эту вкуснятину с ржаным хлебом – за уши не оттащить.

Мама уехала, оставив нас у тёти Паши, как договорились. Сашка был чудным ребёнком, таким безмятежным на фоне моей реактивности (унаследованной от мамы). Он хорошо ел, хорошо спал, я не помню, чтоб он когда-нибудь болел. Дашь ему, маленькому, морковку покрупнее, он с ней сядет и будет грызть целый час, пока всю не слопает. Мама часто повторяла, что таких, как Сашка, десять легче вырастить, чем меня одного.

19 августа, Преображение Господне (Яблочный Спас) – престольный праздник в Андреевском. Приехали гости – наш с Сашкой дядя Семён да родня Герасима и Марфуты. Стол накрыли не в кухне, где печка, а в большой горнице. Выпивали, судачили про «жисть». Семён Никанорович хотел построить водяную мельницу на Днепре – говорил о трудностях, о деньгах, необходимых хотя бы для почина, пусть бы и в складчину. Грак, хорошо поддавший уже, открыл беззубый рот:

Дядя Гарася работал ночным сторожем в сельской сберкассе. Ему выдали гимнастёрку, фуражку, ремень. Наган на время дежурства он получал в милиции. Молчаливый обычно, он напустил на себя многозначительный вид и, прищурившись, одним глазом буравил то меня, то зятя-еврея. Тот встал со стаканом в руке, хотел было сказать добрые слова в адрес Герасима Григорьевича, но тесть его оборвал, махнув рукой:

– Мовчи… Мовчи… Я – хозяин…

Лицо Грака кривилось, будто от изжоги, не выходя в сени, он прямо за столом закурил «козью ножку», противно задымил, закашлялся. Сестра его Марфута, как её звали в деревне, достала свою табакерку – двухрожковую армейскую маслёнку – и каждой ноздрёй втянула добрую понюшку.

Нина не приехала – с мужем Лёшей она укатила вместо деревни в Кисловодск. До школы оставалась неделя, надо было возвращаться домой. Мама оставила нам с Санькой денег на дорогу, Грак нашёл взрослых попутчиков до Москвы, чтоб приглядывали за нами. Я начал собираться – сложил в свой рюкзак трусы-майки, «Двух капитанов», еду, которую тётя Паша приготовила нам в дорогу: десяток яиц вкрутую, каравай ржаного хлеба, огурцы с грядки, сала кусок, соль в спичечном коробке и бутыль молока. Футбольный мяч я подарил деревенским ребятам, они гурьбой пришли попрощаться со мной и Сашкой. Тётя Паша и Семён проводили нас до грузовика, который ехал в Новодугино. Папина сестра беспокоилась за нас и говорила, чтобы я всё время держал Сашку за руку, не выпускал. Я успел занять место в кузове прямо за кабиной, примостились мы с братом на охапке сена и тронулись в путь с ветерком. Тётя Паша с Семёном долго махали нам вслед.

Путь в Новодугино лежал через колеи, рвы и колдобины. Раз пять взрослые спрыгивали и толкали застрявшую машину. Когда в конце концов добрались и все сошли с грузовика, то тут же опекуны наши как сквозь землю провалились. Я, ничуть не переживая, взял четырёхлетнего брата за руку и направился на станцию. Купил там билеты до Вязьмы, и, когда пришёл наш пригородный поезд, мы с Сашкой заняли свои места без посторонней помощи.

До Вязьмы ехать часа три. Поезда типа нашего называли «пятьсот весёлый», остановки он делал у каждого столба. Я налил Сашке молока в кружку, отрезал ему кусок хлеба, сам тоже перекусил. В Вязьме пересели в поезд до Москвы, и тут уж мы с братом навалились на сухой наш паёк – в присест умяли сало, яйца с огурцами, хлеб… С Белорусского вокзала на метро до «Смоленской»… вот и дом. Мы с Сашкой уже по двору бегали, когда мама шла с работы. Он первый её увидел, и я следом, спрыгнув с крыши бомбоубежища, тоже к ней подбежал. Обняли её и зацеловали.