Далёкие милые были - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Никоненко cтр.№ 22

– А можно я буду приходить помогать вам снег убирать, а вы меня пустите к маркам?

– А… приходи, помогать приходи. Пущу.

На другой день, прибежав из школы, я бросил портфель с учебниками, схватил на ходу холодную котлету с хлебом и помчался в мидовский двор.

– Держи струмент, – вручил мне скребок дворник, – скреби с угла и до крыльца.

Долго ли, коротко ли, но вот вожделенная дверь распахнулась передо мной.

– Я пойду поем, а ты тута давай, шуруй…

Начал я «шуровать»: рвал и рвал углы конвертов с марками, совал их в карманы пальто, потом уже в карманы брюк, а когда они уже были забиты, стал пихать добычу за пазуху. Вышел из сарая с животом как арбуз. Дорвался – в прямом и переносном смысле! Дворник, увидев меня, рассмеялся:

– Завтра приходи.

Дома я накипятил воды в кофейнике и стал отпаривать марки. Тогда я знал уже, как осторожно надо обращаться с ними, чтобы не повредить ни единого зубца. Ромка Рутковский приносил в класс марки в специальном альбоме с клеммташами (длинными карманами из тонкой бумаги) поперёк картонных страниц.

Две ближайшие к моему дому точки, где собирались филателисты, – около букинистического магазина на Арбате и возле кинотеатра «Кадр» на Плющихе. Начал толкаться среди коллекционеров, входить во вкус, стал прицениваться, сколько могут стоить добытые мною марки, на что их можно менять. Серия марок в 12 штук разных цветов с изображением английской королевы Елизаветы менялась на одну марку протектората, ну скажем, Мадагаскара. Две марки протектората менялись на одну колонию – Анголу или Берег Слоновой Кости. Высоко ценились марки колониальных африканских или южноамериканских государств. Вскоре я стал марки менять и продавать, появились карманные деньги. Правда, и тройки в дневнике появились.

Маргаритка Соловейчик подарила мне на день рождения книжку «Берко-кантонист». Прочитав её, спустился вниз, чтоб вернуть Маргаритке – забыл, что книга-то моя!

– Это подарок тебе, – сказала Маргаритка и протянула мне ещё «Кондуит и Швамбранию», – эту тоже дарю. Эта книжка для мальчишек.

Проглотив «Кондуит», решил преподнести Маргаритке небольшую коллекцию марок – там, в этой книжке, горничная марки собирала. На альбомный лист наклеил клеммташи из папиросной бумаги и вложил по одной марке из разных стран. Сверху бирюзовым карандашом написал: «Марки – не игрушки, Маргаритке от Марфушки. Передал Серёжа, у Серёжи рожа», – и рядом нарисовал рожицу: «точка, точка, два крючочка, носик, ротик, оборотик» (получился смайлик).

– Это тебе привет от горничной из «Кондуита», – протянул я подарок Маргаритке. Наконец, она улыбнулась.

Пошли разговоры о врачах-вредителях, я мало что в них понимал, но получалось, что многие врачи людей не лечат, а калечат. А шёпотом, по секрету, добавляли, что врачи эти – евреи… Что-то нехорошее повисло среди людей, какая-то тухлятина. Вокруг затихло всё, как перед грозой.

Половину лета пропадал на «Динамо». Тренер по лёгкой атлетике (охотник, состоял в секции у отца) позвал меня позаниматься. Ребята, которыми он руководил, были постарше меня, поэтому сначала я больше присматривался к ним, чем сам что-то делал. Постепенно втянулся, начал бегать. Тренер сказал отцу, что из меня мог бы получиться неплохой бегун на длинные дистанции. Я отмахивал по двадцать с половиной кругов по стадиону (это 5 км), тренер был доволен моими результатами. Но что-то не пошло у меня с этим бегом… Бегу, а куда бегу? Как белка в колесе – в голове пустота… Скучно стало, и я оставил «беготню».

Вторую половину лета гостили у Ивана Наумовича Петракова, занимавшего пост секретаря райкома, в Кардымове. Он пригласил к себе всю нашу семью и устроил нас в небольшом амбаре. По выходным Иван Наумович и отец охотились, меня с собой брали – если подстреленная утка на воду падала, то я вплавь бросался за ней (собаки-то у наших охотников не было).

Хорошая библиотека была у Петракова, много захватывающих книг прочёл – от «Робинзона» до «Острова сокровищ». Застрял – не раз перечитывал страницы из «Детства» Льва Толстого. Как мне нравился Карл Иванович! Такой живой… Когда читал, казалось, что слышу его голос.

В конце августа вернулись в Москву. Было ещё тепло, и дворовые ребята ходили за Смоленский метромост купаться. Я – с ними, плавал чуть ли не под метромостом. Маргаритка опять уехала в Одессу. Ленка за лето сильно изменилась – повзрослела, стала очень красивой. Мы, ровесники, её уже совсем не интересовали, по чердакам она с нами больше не шастала.

В нашей квартире стало на два человека меньше: умер муж тётки Груши – дядя Володя, а Люськин отец ушёл из семьи. Вовка Набатов получил паспорт, мог теперь ходить в кино на последние сеансы и смотреть фильмы «детям до 16». Люська с Лёлькой крутили патефон и учились танцевать в паре друг с дружкой.

Я зачастил на мидовскую помойку, взяв курс не на количество, а на качество «ископаемого» материала. Дома нашёл подходящее место для хранения – антресоль. Со стороны комнаты она была прикрыта картиной «Зимняя охота на медведя», написанной маслом по фанере. Я вставал на спинку кровати, потом взбирался на платяной шкаф и уже оттуда мог достать до антресоли, куда в коробках из-под конфет и всякой всячины я и запихивал своё богатство.

Однажды на Арбате напротив «бука» (букинистического магазина, к которому я ходил пообщаться с «филиками») увидел Лёшу, мужа громоподобной Нины. Наблюдая за ним из окна магазина, понял, что он был «топтуном» – так прозвали агентов НКВД, которые вели внешнее наблюдение. В любую погоду они стояли по обе стороны Арбата, на расстоянии метров пятидесяти друг от друга и, по большей части, поглядывали на окна верхних этажей в домах напротив. В мороз они топтались, били ногой о ногу – грелись, – отсюда и прозвище «топтуны». Охранники как из-под земли возникали часа за два до появления машины вождя и растворялись в воздухе, как только ОН проезжал.

На Арбатской площади сидевший Гоголь встал. Каждый день ОН, Сталин, видел из окна своей машины сидевшего великого русского писателя – ЕГО это не могло не раздражать. И вот встал бронзовый Гоголь – встал, потому что надпись на памятнике обязывала. Там значилось: «От Советского Правительства», а Правительством был ОН, так что читать надо было: «От Сталина Гоголю», или ещё короче: «Встать!» Даже памятник давно почившего классика стал неким манифестом советской жизни, в которой временные трудности ничто по сравнению с позитивными завоеваниями. Увы, стоящий Николай Васильевич вряд ли смог бы написать «Мёртвые души», от силы – только прочитать.

В праздник 7 Ноября нас принимали в пионеры. Торжественная, если не сказать сакральная, атмосфера. Мы – в белых рубашках, наглаженных чёрных брюках, начищенных ботинках и с причёсанными чёлками. Старшеклассники повязали нам на шею красные галстуки, прикрепили на грудь пионерские значки. Вышла старшая пионервожатая и пропищала, чтоб мы были готовы, и мы, подняв согнутую в локте правую руку над головой (этот жест назывался пионерским салютом), дружно отчеканили: «Всегда готовы!» – торжественно поклялись быть верными делу Ленина и Сталина.