Три дочери Льва Толстого - читать онлайн книгу. Автор: Надежда Михновец cтр.№ 48

Отрывки из неопубликованных писем 1902–1903 годов Марии Львовны к сестре помогают раскрыть историю личной жизни двух дочерей Толстого, исполненную глубокого драматизма. Кроме того, они дают нам редкую возможность услышать голос Марии Львовны, а также предельно приблизиться к ней и Татьяне Львовне: если ранее обе сестры были у всех на виду, а события их жизни просматривались со всех сторон, то в женской своей истории они обе почти сокрылись от внешнего мира. Правда, при чтении этой истории остается вопрос, насколько правомерно наше присутствие в ней.

Весной 1902 года обе были беременны, Татьяна боялась вновь поверить в возможность счастья, а Мария надеялась и старалась поддержать сестру. В начале мая Мария Оболенская писала Татьяне Сухотиной в Кочеты: «…по правде сказать, Таня, я тебя не понимаю, не понимаю твоего отчаяния. Я должна тебе сознаться, что, когда я узнаю, что понесла, я не только не огорчаюсь, но я до того счастлива, что прямо ликую и не могу не радоваться и не надеяться. И хотя мои надежды ни разу не оправдались и чаще твоего меня обманывали – я все-таки не могу иначе и очень довольна. И потому-то мне непонятно твое огорчение. 〈…〉 Ну вот, я, кажется, тебя вздумала утешать, но я больше по опыту и любя, и мне хочется, чтобы ты не была мрачная и легче носила. 〈…〉 Я была очень больна здесь дней пять, какая-то не то инфлюэнца, не то лихорадка, и злюсь. Очень страдала сначала флюсом, потом, когда он прорвался, ужасными болями во всем теле, а главное, в жилах. Доктор думал, что это легкое заражение крови. Я очень мучилась и беспокоилась за ребенка, но пока обошлось благополучно, и в животе, кажется, все пока нормально. Сколько моему бедненькому малышу испытаний; если он выживет, будет удивительно» ^[470].

В июле Михаил Сергеевич Сухотин серьезно заболел, у него было воспаление легкого с плевритом, и Мария, зная об этом, пыталась поддержать ухаживающую за ним, измученную и не спавшую ночами Татьяну: «Ну Бог с тобой, моя сестра милая, бодрись, не падай духом. Миша бедный, как тяжело, что так велики страданья его. Береги себя насколько возможно и для Миши, и для будущего ребенка и надейся и на Мишу, и на него» ^[471]. Сухотин месяц пролежал, но затем опасность миновала, и Татьяна написала брату Льву в Швецию: «Теперь болезнь прошла, и дело в том, чтобы отъедаться и отсыпаться. На ногах он еще не стоит. Я на 4-м месяце беременности, и мне круто пришлось за эти 4 недели» ^[472].

Вскоре Марии пришло время горевать. «Милая Таничка, мы хорошо обе утешаем друг друга поочередно, а мы обе бедные. Ну, что делать. Конечно, мы во многом другом очень счастливы, и я никогда этого не забываю и всегда чувствую большую за все благодарность. Я все еще хожу: ни движения, ни сердцебиения уже давно нет, и все схватки, но ни к чему не ведущие. Живет акушерка Лиза сейчас у нас, но сегодня уезжает. Пришло мне было в голову взять ребенка, самой его выкормить (благо молока так много, что сейчас с ним мучаюсь, приходится доить и массажировать) – выходить, вырастить, как своего. Но чувствую, что это фальшиво и искусственно, что и не сделаю этого. Этот раз я плохо переношу свое положение духовно: мечусь, тоскую, возмущаюсь и все выдумываю. А надо смириться и тихо ждать» ^[473].

18 сентября Татьяна Львовна на пятом месяце беременности перевозила мужа в Швейцарию. Проводив дочь, Софья Андреевна записала в дневнике: «Такая она была жалкая, бледная, худая, когда хлопотала на Смоленском вокзале с вещами и сопровождала больного мужа» ^[474]. В октябре Сухотины переехали из Швейцарии в Рим, где остановились в отеле. 12 октября Татьяна записала в дневнике: «Мое положение шатко. Началось с того, что, приехавши в Монтрё ^[475], у меня страшно вырос живот, так что я задыхалась и каждый вечер было мучительное сердцебиение. Я заметила, что мне прогулки помогают, и злоупотребила ими. Раз, дня за 4 до отъезда, придя домой из Шильона ^[476], легла на кушетку, и ребенок так ворочался без перерыва, что мне было мучительно. После этого он затих и до сих пор двигается вяло, живот тянет книзу, и он не растет. Белка еще не было 5 дней тому назад» ^[477].

В середине ноября Мария сообщала брату Льву и сестре Татьяне о поездке в Москву на прием к профессору Снегиреву, который выдвинул предположение о причине того, почему она недонашивает ^[478], и прописал «мучительное» лечение. «Но кроме этого, – продолжала она в письме из Ясной Поляны к брату, – я чувствую себя слабой, очень страдаю от холода, ходить почти не могу, ездить – еще дороги не очень хороши. Так что не могу радоваться зиме, хотя сейчас очень красиво и хорошо: сегодня солнце тусклое, сыпется иней, и тишина» ^[479].

В ее следующем письме Татьяна прочла:

«Какие мы с тобой несчастные и какие легковерные, что все надеемся, верим. Хотя я знаю, что иначе нельзя, что, когда чувствуешь в себе эту новую жизнь, нельзя не верить ей и не ждать ее появления. Как мне тебя жалко, Таничка, только ты постарайся не унывать, душенька. Мне в этот раз казалось, что я прямо не буду мочь жить после этого разочарования и разбитой надежды, и первое время было ужасно и тоже „домой желала“. Больше всего помогло мне – во-первых, Коля, что ему и так тяжело, и если я еще буду приходить в отчаяние, ему совсем будет плохо, и, во-вторых, то, что я решила, что конец, что у меня не может быть детей и я не буду больше их желать, ждать и добиваться. И теперь я так думаю и, лечась, не верю в выздоровление такое, какое может дать мне ребенка, а лечусь, чтобы не быть больною!

Считать, что это воля Бога, я не могу, но знаю, что Его воля, чтобы я это перенесла хорошо, и ты это знаешь, и тебе это поможет. Только избави тебя Бог думать, что то, что произошло, по твоей или чьей-нибудь вине. Это совершенный вздор. И я не верю, что тебе теперь больше семи месяцев, как думают доктора, а наверное, твой счет верный и тебе только семь. Пишу тебе, и даже зная по себе и по тебе, как мало надежды, и все-таки думается, „а вдруг утихнут схватки, а вдруг родит живого“. Как-то хочется этого, какая это была бы радость. Ну да что будет, надо все перенести хорошо. И ты, наверное, так же думаешь, ты ведь молодец. А как родители радовались, что у тебя шло „хорошо“. Прощай, моя беднушка, Бог с тобой, милая» ^[480].