Записки гарибальдийца - читать онлайн книгу. Автор: Лев Мечников cтр.№ 48

Я считал обязанностью упомянуть и об этих некоторых, но спешу прибавить, что их было очень и очень немного, и что никак не по этим немногим следует судить о гарибальдийцах.

Я не знаю, были ли когда-то в действительности те блаженные времена, о которых говорят теперь очень много, когда будто бы одна чистейшая привязанность к принципу, к идее двигала массы, когда всякий партизанский отряд составлялся из людей горячо преданных своему делу. Знаю только что теперь, если кто и жертвует собою за идею (о чем обыкновенно не преминет объявить во всеуслышание), то всем, видящим это самопожертвование чудится, что идея эта имеет некоторую весьма существенную привлекательность, в роде например той, за которую еще так недавно ополчился дон Джиджи ^[205].

Немудрено, что и между гарибальдийцами немало было людей пропащих, которым закрыты были все другие пути и которые готовы были при первом удобном случае перейти на сторону того, кто больше дает. Но уже по одному тому, что Гарибальди не принадлежал к числу много дающих, таких личностей было очень мало в рядах его армии. Первое время все служили почти без жалования и постоянно нуждались в необходимом. Несмотря на отсутствие правильного устройства и строгой дисциплины, окрестные жители никогда не жаловались на угнетения и на неизбежные в подобных случаях грабежи. Гарибальди в этом отношении шутить не любил; во время кампании 1859 г. он приказал расстрелять одного из своих солдат, родом романьола, укравшего какие-то пустяки у одного из окрестных контадинов. Солдаты знали характер своего вождя и нередко терпели голод и нужду, но ни разу не поживились курицей на счет мирных жителей.

Под боком была армия Ламорисьера, где солдатам платили хорошо и где вовсе не царствовала такая обязательная честность. Французские зуавы в большом количестве стекались под знамена своего соотечественника. Приманкой им служила, конечно, не горячая привязанность к святейшему отцу и его временной власти. У Гарибальди этих зуавов было не больше полроты и, конечно, это были весьма немногие из зуавов, которые еще сколько-нибудь разбирают кому и за что отдают они свою жизнь. Зуавы эти, впрочем, хуже всех других подчинялись строгим правилам гарибальдийской армии; совершенно особенные понятия о собственности не раз завлекали их в приключения, и порой они хвалились геройскими подвигами присоединения (annexion), как называли они этого рода проделки.

Меня интересовало узнать, с которых именно пор зуавы стали называть этим именем геройские подвиги грабежа и кражи? Прежде, или после присоединения Савойи и Ниццы?

Офицеры и чиновники интендантства и военные комиссары, хотя бо́льшая часть природные итальянцы, отличались также истинно зуавским взглядом на собственность. В самом начале военных действий интендантство состояло из майора Ачерби и двух-трех выбранных им самим офицеров. Денежные средства были очень незначительны, и между тем войско постоянно было снабжено предметами первой необходимости. В то время над Ачерби не было контроля, он никому не представлял отчетов. А между тем никому и в голову не пришло бы обвинить майора в неправильном или нечестном употреблении сумм, назначенных на содержание войска. Каждая копейка была налицо, и не раз благородный интендант из собственного кармана пополнял дефицит кассы, бывшей до взятия Мессины в самом бедственном положении.

Но по прибытии в Неаполь, интендантство было устроено в своем полном составе. Офицеры были набраны из людей опытных, бухгалтеров разных магазинов и контор. Ачерби по-прежнему оставался главным интендантом; но, бедный, скоро сам запутался в ежедневно представлявшихся ему очень подробных счетах. Касса, по-видимому, находилась в цветущем состоянии, а войско стало терпеть нужду больше против прежнего. Интендантство между тем вело дела очень экономически, закупало и заказывало разные предметы для войска в больших размерах. Так, например, однажды было закуплено до 300 тысяч пар солдатских башмаков, о чем торжественно было объявлено циркуляром по армии, никогда не превышавшей 40 тысяч человек. В то же самое время, солдаты, не имевшие средств экипировать себя сами, ходили босые, или снимали обувь с убитых бурбонских солдат. Комиссары и интенданты жили на славу в Неаполе, разъезжали на кровных лошадях по Villa Reale и пленяли весь город живописной роскошью своего партизанского наряда.

«Il faut que ces choses suivent leurs cours régulier» ^[206], – сказал мне какой-то капитан бельгиец, когда я торопил раздачу теплых шинелей на артиллерийскую команду, дрогнувшую в своих красных рубашках в холодные сентябрьские ночи.

Дело дошло до развязки. По отъезде Гарибальди, Сиртори, бывший начальник штаба, был назначен главнокомандующим над гарибальдийцами, переименованными в Южную армию. Правительство торопилось распустить солдат, и их ежедневно отправляли большими партиями в Ливорно, Геную и калабрийские порты, наградив на дорогу шестимесячным жалованьем. Калабрийцы потребовали увольнения тотчас по отъезде Гарибальди, который обещал отпустить их домой по окончании военных действий и оставить в их руках оружие. Министерство не согласилось исполнить это обещание диктатора. Неудовольствие в Южной армии было всеобщее. По взятии Капуи, пьемонтские войска вошли туда со знаменами и с барабанным боем, а гарибальдийцы безоружные шли за ними, что их очень оскорбило. Начались неприязненные отношения между двумя армиями. В Казерте, в Аверсе и в других городках, дело доходило до кровавых стычек. Пьемонтские офицеры обращались несколько презрительно с волонтерами, и ходили слухи, будто правительство не признает чинов, розданных Гарибальди. Королевский декрет, последовавший тотчас за взятием Капуи, мало успокоил волнение. Объявлено было прежде всего, что за офицерами признается только тот чин, на который они имеют форменный диплом за подписью диктатора или военного министра. В последнее время, в гарибальдийском войске было очень много повышений, хотя и заслуженных, но формально еще не утвержденных. Гарибальди во время самой битвы производил в чины отличившихся; его адъютанты записывали их имена, тем всё и кончалось.

В регулярное войско неохотно принимали гарибальдийцев. Наконец самая денежная награда была иначе перетолкована, и многие ею оскорбились.

«Министерство принимает нас за швейцарцев Фердинанда II ^[207] или за бельгийцев Ламорисьера», был общий голос.

Гарибальдийцы перешептывались между собою и враждебно глядели на новые власти. Со дня на день ожидали вспышки. Положение было затруднительное. Но Гарибальди своим примером указал дорогу, и все истинные гарибальдийцы последовали за ним. Оставаться было незачем.

Штаб Сиртори помещался в большом казенном здании на Strada di Chiaia против S. Agata; у ворот стояли пьемонтские часовые. Офицеры были по большей части французы и бельгийцы. Меня встретил молодой поручик с завитыми усиками, в фантастическом гусарском костюме. Он ни слова не говорил по-итальянски, но зато по-французски был очень разговорчив. Как-то между делом он сообщил мне, что служил в chasseurs d’Afrique ^[208] и еще несколько очень интересных подробностей о своей особе. Я передал ему просьбу об отставке и надлежащие документы, и получил любезное приглашение явиться завтра.