Возвратный тоталитаризм. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Лев Гудков cтр.№ 126

9) жесткость предъявляемых к нему нормативных требований и правил снимается не только двоемыслием и лукавостью, но и коррупцией (причем эта коррупция двунаправленная: население подкупает власть, в лице разного рода чиновников и надзирателей, раздатчиков государственных услуг и благ, а власть – население через различные подачки, привилегии, послабления, поощрения, посулы и разнообразные символические знаки избранности или хотя бы выделенности, включая и принадлежность к «особым» статусам и допускам).

Уже из этого перечисления (которое можно продолжать) эмпирически устанавливаемых характеристик массового посттоталитарного сознания (объединяемых в понятии «советского человека») становится очевидным, что специфика посттоталитарной антропологии обусловлена не просто (или не только) инерционностью институтов, оставшихся от предыдущих эпох тоталитарного режима и последовавшей эволюции государственной машины. «Институциональная инерционность» является слишком слабым, внешним объяснением гетерогенности советского человека. Эта версия предполагает всего лишь констатацию все более заметной неравномерности развития разных институтов, разной скорости трансформационных процессов, идущих в посттоталитарном обществе, но она ничего не говорит о причинах этой трансформации. Более того, сама эта неравномерность может быть замечена и осознана лишь с проективной (или идеалистической, ценностной) точки зрения на желаемый ход событий. Мы вынуждены – чисто методически, а не содержательно – дистанцироваться от нашего материала, тем самым занять некоторую гипотетическую или аналитическую позицию, делающую возможной «объективацию действительности» (транзитология, модернизация или демократизация), чтобы иметь возможность сравнения полученного материала с какой-то абстрактной моделью (построенной по принципу «теоретического отнесения к ценности») ^[343].

Суммируя ряд описаний отдельных черт советского человека, Левада следующим образом определял его основные черты: принудительная самоизоляция, государственный патернализм, эгалитаристская иерархия, имперский синдром. Советский человек – «это массовидный человек (“как все”), деиндивидуализированный, противопоставленный всему элитарному и своеобразному, “прозрачный” (то есть доступный для контроля сверху), примитивный по запросам (уровень выживания), созданный раз и навсегда и далее неизменяемый, легко управляемый (на деле, подчиняющийся примитивному механизму управления). Все эти характеристики относятся к лозунгу, проекту, социальной норме, и в то же время – это реальные характеристики поведенческих структур общества» ^[344]. По своему происхождению «советский человек» – человек мобилизационного, милитаризированного и закрытого репрессивного общества, интеграция которого обеспечивается такими факторами, как враги (внешние и внутренние), а значит, «оправданностью» требований быть лояльными к власти, «защищающей» население. Для этого человека государственный контроль привычен (он не может вызывать открытого возмущения или недовольства), равно как и ответное и столь же привычное самоограничение (принудительный «аскетизм» потребительских запросов и жизненных планов) ^[345].

Каждая из этих характеристик представляет собой механизм управления антиномическими по своему происхождению или сфере бытования ценностными значениями. Подобное положение индивида требует от него постоянного выбора или решения в обстоятельствах, когда ему навязываются варианты поведения, трудно совместимые с его собственными желаниями. Сочетания взаимоисключающих самоопределений или норм действия придает всему образцу неустранимый характер двоемыслия. В этом, собственно, и заключается основная функциональная роль этого образца – соединить несоединимое: официальный пафос «героического служения», «самопожертвования» с вынужденным аскетизмом и хронической бедностью ^[346]; энтузиазм «творческого труда» с низкой зарплатой, порождающей полную незаинтересованность в результатах работы; имперскую спесь и этническую идентичность; подавление субъективности (коллективная самоцензура в науке и искусстве, эпигонство в интеллектуальной сфере) и преклонение перед мертвым классическим наследием; участие в общественных делах и разрушение гражданской солидарности; призывы осваивать всемирную культуру и массовые фобии перед чужим и незнакомым и т. п.

Сохранение режима могло обеспечиваться только систематическим (относительным) понижением интеллектуального и морального уровня в обществе. По отношению к человеку это ведет к тому, что самыми понятными, задающими принцип интерпретации всех событий во внутренней или внешней политике оказываются самые примитивные, чаще всего – выстроенные по модели экономического детерминизма объяснения (по схеме: кому выгодно?), вульгаризированные мотивы действия. Ценностные мотивы человеческого поведения на любом уровне социальной системы редуцированы до минимума, до уровня соседской склоки. Такой человек подозрителен в отношении всего «иного» и «сложного», которое идентифицируется им как чужое и угрожающее, недоверчив, ибо не знает более сложных и высоких форм гратификации, пессимистичен, поскольку весь опыт свидетельствует о том, что государственная власть использует его как ресурс собственного существования, пытаясь по возможности решать свои проблемы за счет населения, всегда ценой снижения уровня жизни и благополучия, и пассивен, так как любые частные усилия добиться чего-то лучшего в этой жизни могут стать основанием для репрессий и жестких санкций со стороны как власти, так и окружающих. Зная, что добиться чего-то, выходящего за рамки «допустимого для всех», невозможно, этот человек хронически тревожен ^[347]. Любые состояния неопределенности, многозначности, резкого усложнения ситуации вызывают в нем смесь фрустрации, агрессии и астении, внутреннего «психологического» истощения, так как длительное подавление извне мотивов достижения, работы для себя, самообеспечения парализовало в нем механизмы самоорганизации и поддержания себя в активном состоянии ^[348]. Поэтому этот тип человека характеризуется специфической индивидуальной безответственностью, склонностью к переносу вины за свое положение на любых значимых других – правительство, депутатов, чиновников, начальство, западные страны, приезжих и любых других, но никогда не на самого себя.