Возвратный тоталитаризм. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Лев Гудков cтр.№ 133

Доминантная институциональная структура в обществе – организация власти, политическая система господства – по-прежнему стремится подчинять себе другие важнейшие подсистемы общества, будучи, по сути, гораздо более примитивной и архаической в сравнении с другими, гораздо более динамичными и инструментальными системами действия, как, например, экономика, наука или образование ^[364]. Ее архаизм (и примитивность) – это не «дефектность» («недоразвитость»), а способ семиотического выражения приоритетности, сверхзначимости властных отношений в российском обществе, их «конститутивной» роли в истории российского социума и соответствующей символической нагрузки на них ^[365].

В отличие от экономики, которая всегда символически представляет обменные отношения, то есть равнозначимость ценностей и значений «других», вступающих или потенциально могущих вступать в обменные отношения, власть в России – институт консервации целого, поскольку она базируется не на репрезентации многообразия социальных форм и социальных значений (групповых или корпоративных интересов), а, напротив, на дисквалификации любого «другого» в сравнении с собой, вытеснении из публичного поля любых альтернативных авторитетов и источников влияния, что, собственно, и представляет собой воплощение насилия, то есть подчинения всех монопольному авторитету держателей власти. Редукция сложности здесь осуществляется не посредством выработки универсальных правил и механизмов управления (самоуправления), а периодической «раздачей» авторитета на нижестоящие уровни иерархии, то есть перераспределением властного ресурса и объемами бюрократического произвола (как бы в интересах всего целого). Поэтому нынешняя власть – принципиально антимодернизационный институт.

Сложность понимания проблематики власти в недомодернизированном, посттоталитарном обществе (каковым является российское) заключается в том, что властные отношения, играя символическую роль центральных институтов социума, не подлежат рационализации – их природа табуирована, «невидима», не проблематизирована и не может быть проблематизированной в принципе (властные отношения уже не сакральное образование, но еще и не секуляризованные в полной мере, это не мирские и рационализированные отношения, какими являются экономические или трудовые). Несмотря на то, что феноменально каждое действие носителей власти оказывается благодаря режиссируемому участию СМИ в поле публичного внимания (и без этого тоталитарная или авторитарная власть сегодня уже не может существовать), реальный, прагматический (фактический) смысл управления (включая и материальные интересы властных групп) оказываются вынесенными за скобки и полностью закрытыми от общественного обсуждения, контроля и анализа. Публичные действия официальных властей имеют в наших условиях глубоко театральный и демонстративный, почти церемониальный смысл инсценировки «драмы патерналистского и тотального правления». Явные (явленные публично через телевизионный экран) действия руководства страны не имеют никакого отношения к технологии управления, а соответственно, к вопросам эффективности, целесообразности, политической ответственности и конечной результативности. Поэтому у абсолютного большинства российских респондентов и не возникает мысли об ответственности правительства и лидеров страны, они не чувствуют себя включенными в происходящее, поскольку от них «ничего не зависит». Отсюда – другое сознание коллективного времени (стоячее время или обращенное в прошлое, в будущем нет ничего определенного и реального) ^[366].

Индексы доверия к основным общественно-политическим институтам: Думе, политическим партиям, суду, милиции, прокуратуре, профсоюзам, местным властям и другим (за исключением первых лиц государства, церкви и армии) свидетельствуют о крайне низкой их оценке (они находятся в серой зоне полудоверия или полного недоверия) ^[367].

Проверка и уточнения исходных гипотез

Модель «советского человека», описанная по результатам первого исследования 1989 года, то есть в ситуации краха советского режима, нуждалась не просто в дальнейшей проверке, но и в развитии. Необходимо было получить ответы на целый ряд новых вопросов, возникших уже после распада СССР, а именно: как ведет себя этот человек, уставший от череды кризисов и мобилизации, в ситуации рутинизации исторического перелома, разложения закрытого общества, утратив позитивные ориентиры, что происходит с человеком в обществе, где доминируют механизмы негативной идентичности. Поэтому усилия самого Левады и исследователей, группировавшихся вокруг него, были сосредоточены на изучении того, как этот человек проявляется в разных общественных состояниях: возбуждения, мобилизации, спада, протеста, депрессии. Но описание человека энтузиастического, обыкновенного, ностальгического, коррумпированного, цинического и других потребовало анализа механизмов, которыми обеспечивается его противоречивая, антиномичная идентичность: комплекса жертвы, характера и функции исторической памяти, символов прошлого, негативной идентичности, астенического синдрома (включая проявления «выученной беспомощности»), роли разнообразных «врагов», динамики фобий, а также влияния тех изменений, которые связаны с институтами насилия, образования и др.