Как мы ориентируемся. Пространство и время без карт и GPS - читать онлайн книгу. Автор: Маура О’Коннор cтр.№ 53

Австралийские власти проводили жесткую политику в отношении «полукровок»: их забирали из семей аборигенов и помещали в интернаты, где те ассимилировались, знакомясь с языком и культурой белых австралийцев. У Минни, бабушки Харни, а также у ее дочерей отняли детей; больше они своих малышей не видели. В 1940 г. полицейский забрал сестру Харни и отвез в приют, а самого Харни пожалели только потому, что он был еще мал. С этого момента Луди делала все возможное, чтобы сберечь сына, – прятала от полиции и даже мазала сливовым соком, смешанным с углем, чтобы скрыть его светлую кожу. Возможно, отчасти именно по этой причине Билл Харни никогда не писал о нем: это дало бы органам социального обеспечения необходимые доказательства для помещения мальчика в приют. В устной автобиографии, опубликованной в 1996 г., Харни рассказывал, что во время своих визитов отец поощрял мать «рассказывать сыну свою историю, знакомить его с культурой».

Всю жизнь, от детства в буше до работы скотоводом и пастухом на фермах, начиная с десятилетнего возраста, Харни искал границу между двумя идентичностями – аборигена и белого австралийца. Это было не так-то легко в Северной территории, которую австралийцы часто сравнивали с американским Диким Западом. Это место шокировало размахом насилия еще с тех пор, как в 1850-х гг. сюда прибыли первые поселенцы, искавшие для себя землю. Племя вардаман отчаянно сопротивлялось вторжению в их страну, а колонисты пытались покорить аборигенов, прибегая к тактике массовых расправ, отравлений и принудительного труда. Во время бойни в местечке Дабл-Рок-Хол женщин и детей аборигенов расстреливали и сбрасывали со скалы. Среди них была бабушка Луди Харни со стороны отца; ее вместе с ребенком и телами других аборигенов сожгли на костре. Каким-то образом ребенок, Йибадаба, выжил, и его усыновила приемная семья; это был дед Билла Харни со стороны матери, которого тоже звали Плуто.

Эту историю мне рассказала американский лингвист и антрополог Франческа Мерлан, которая много лет проводила исследования в Северной территории; сама она впервые услышала ее в 1989 г. от Элси Реймонд, родственницы Харни. «В их краю было много жестоких схваток с аборигенами, когда овцеводы захватывали земли, – объясняла мне Мерлан в ее кабинете в Принстоне, где была приглашенным профессором в Институте перспективных исследований. – Им надо было уничтожить аборигенов – если получится. Элси и ее поколение застали как раз самый пик. Их родителей массово убивали, но кое-кому выжить удалось». Мерлан впервые попала в Северную территорию в 1976 г., еще студенткой, получив грант для изучения языка вардаман. В 1960-х гг. аборигенов выгнали с овцеводческих ферм, и они по большей части жили в Кэтрине или в лагерях на окраине города. Владельцы ферм пытались не пускать аборигенов на свои земли, чтобы они не могли там заниматься охотой, собирательством, проводить обряды; к присутствию Мерлан они тоже относились враждебно. Ее главные информаторы находились в городе, и именно там она встретила Реймонд, прекрасную рассказчицу, знавшую историю, генеалогию и мифологию своей сокращающейся общины. Во время этих разговоров и походов в буш Мерлан убедилась, что почти все аборигены обладают энциклопедическими знаниями местности. «В пути мы никогда не сомневались, – рассказывала мне Мерлан. – В любой момент они точно знали, где находятся, даже если мы шли уже четыре дня. Заблудиться для них было невозможно». Никто не забыл, где случились массовые расправы; память была еще свежа. «Элси, ее отец и мать бесконечно рассказывали о расстрелах, – вспоминала Мерлан. – Спустя какое-то время начинаешь понимать, что это была сознательная стратегия. Белые пытались убить всех, кого удавалось найти».

По дороге из Дарвина в Кэтрин я начала понимать, что никогда не видела подобного ландшафта. Мне попадались пологие склоны и обнаженные скальные выступы, но по большей части меня обступал нескончаемый редкостойный эвкалиптовый лес. На протяжении трехсот километров мимо проносились высокие алые эвкалипты, белые эвкалипты, эвкалипты-призраки, клубовидные эвкалипты; были еще и другие, почти лишенные листьев. Между деревьями росла высокая желтая трава – везде, кроме выжженных огнем проплешин. Мне этот опаленный ландшафт казался почти мертвым, но аборигены смотрят на выжженные ландшафты с чувством удовлетворенной гордости. Пожары прекрасны: это свидетельство заботы о земле, знак того, что творения предков не забыты.

Историк Билл Геммедж подробно описывал рукотворные пожары в доколониальной Австралии, отмечая, что огонь был союзником аборигенов, которые были «настолько близки к земле, насколько это возможно для человека» ^[189]. Огонь, писал он в своей знаменитой книге «Величайший земельный надел» (The Biggest Estate on Earth), «позволяет людям выбрать, где выращивать растения. Они знают, какие растения жечь, когда, как часто и при какой температуре. Тут нужно не просто разжечь костер – их требуется много, и разводить их необходимо в разное время, с разной силой, на разный срок… Ни одно естественное явление не сможет поддерживать столь сложный баланс. Мы можем удивляться тому, как люди это делали в 1788 г., но у них все прекрасно получалось. Природа Австралии сделала огонь орудием, подвластным человеку» ^[190]. Когда в Австралию прибыли поселенцы из Европы, ландшафт, с которым они встретились, не был диким. Его черты – их красоту часто сравнивали с облагороженной сельской Англией – возникли как итог применения знаний о географии и экосистеме региона, зашифрованных в Законе и песнях Сновидений. Геммедж утверждает, что главное в Сновидении – сплав теологии и экологии: «Представления о времени и душе, требование оставить мир таким, каким он был найден, взятие на себя тотемных обязательств перед землей и морем – все это неразрывно связано с экологией. Да, справедливо считать, что аборигены воспринимают ландшафт сквозь призму религиозных чувств, но Сновидения равно так же пронизаны осознанным пониманием окружающего мира» ^[191].

Я приехала в Кэтрин уже в сумерках и переночевала в нескольких километрах от города в доме местного врача, который жил там с женой и двумя маленькими дочерьми. Их дом открытой планировки стоял на просторном участке буша, тянувшемся к реке Кэтрин. Ужинали мы почти в темноте. Рядом с моей спальней, прямо за углом, находилась ванная, тоже «открытой планировки». Меня предупредили: если куда пойдешь, свети фонариком под ноги – а то наступишь на оливковых питонов! Те заползали на бетонный пол, греясь в его накопленном за день тепле. Встала я на рассвете, по дороге из города притормозила у супермаркета – купить продукты: хлеб, авокадо, сыр, масло и чай, – а затем выехала на шоссе Виктория, уходящее на запад. Дедушка Харни, Плуто, помогал строить это шоссе, направляя бульдозер по Тропе сновидений, а Харни, тогда еще маленький мальчик, шел рядом и слушал дедушкины истории.

Миновав полторы сотни километров, а может, чуть больше, я увидела старую бочку из-под бензина и выцветшую доску с надписью «Меннген». Я повернула направо и остановила машину, чтобы открыть ворота для скота. Грунтовая дорога была мягкой и рыжей, а эвкалипты словно готовились сбросить последние листья. Я проехала еще километров тридцать – мимо редких стад скота, разбитых автомобилей и нескольких иссохших ослиных туш в траве. Несколько раз я открывала и закрывала все новые ворота, но наконец увидела за поворотом тенистую рощу и дома. Их окружали старая техника и загоны. Казалось, людей здесь нет, но потом появился голубой пикап. За рулем сидел сам Харни. Он получил мое письмо, радовался моему появлению и совершенно не удивился, увидев меня. В свои восемьдесят три он оказался ниже, чем я представляла, а волосы у него были белее, чем на фотографиях. Он носил коричневую штормовку, перехваченную плетеным поясом, старые ковбойские сапоги, серые брюки и клетчатую рубашку. Он сказал, что утром ездил в город – купить нам пива, виски и еды в дорогу. Харни собирался показать мне место Сновидений, одно из сотен произведений наскального искусства на территории Меннгена, а потом, на ночь, нам предстояло разбить лагерь у источника.