О команде Сталина - годы опасной жизни в советской политике - читать онлайн книгу. Автор: Шейла Фицпатрик cтр.№ 103

Но как насчет различных оппозиций? О демонизированном Троцком не могло быть и речи, не было также сильного давления с требованием реабилитировать других участников бывшей левой оппозиции, но правые — это было другое дело ^[896]. Микоян и даже Молотов вспоминали Бухарина с некоторой личной теплотой, как, вероятно, и Ворошилов, хотя у него личная симпатия смешивалась с чувством вины. С другой стороны, Хрущев толком не знал Бухарина и начал свою политическую карьеру с борьбы против правых. Вопрос о реабилитации Бухарина и Рыкова был поднят на заседании Президиума в 1957 году, и Микоян поддержал его. Хрущев, соглашаясь с тем, что показательные процессы были «фикцией, все было инсценировкой», полагал, что пока достаточно вопросов, связанных со Сталиным, а с Бухариным лучше подождать ^[897]. Позже, после отставки, он пожалел об этом. После его ухода новое руководство Брежнева — Косыгина оказалось под иным давлением, в том числе со стороны экономических реформаторов, которые выступали за возвращение к частичной рыночной системе по образцу советского НЭПа 1920-х годов, но они также проявляли нерешительность. Лишь в ноябре 1987 года при Горбачеве Бухарин был официально реабилитирован вместе с другими жертвами московских показательных процессов, включая Зиновьева и Каменева, которых реабилитировали год спустя (но не Ягоду или Троцкого) ^[898].

Оценка задним числом деятельности Сталина и больших чисток была серьезной проблемой для всех членов команды и яблоком раздора между ними. Члены команды по-разному подходили к этому вопросу, и каждый подход противоречил остальным. С одной стороны, их жизненные достижения были также заслугами Сталина; если сбросить со счетов все заслуги Сталина, то им самим не на что было претендовать, кроме (в случае Хрущева и Микояна) признания их роли в осуждении Сталина в 1956 году. С другой стороны, поскольку вопрос об ответственности за большие чистки был неизбежен, в интересах каждого члена команды было свалить как можно больше на Сталина, который якобы действовал либо по собственной инициативе, либо по наущению Берии. Целью каждого из них, кроме стойкого Молотова, было создать впечатление, что другие члены команды были более виновны, чем он сам. Тем не менее по еще более болезненному вопросу об ответственности за неспособность предотвратить гибель собственных товарищей даже Молотов мог иногда колебаться. Когда Ольга Аросева, дочь друга, которого он не спас, посетила Молотова в середине 1950-х годов, он все еще решительно сопротивлялся любым обвинениям. Но когда она увидела его снова несколько лет спустя, после того как он оказался в опале, то нашла его совсем другим, кающимся и сожалеющим: «Оля, может, и руки подать мне не захочет… „Обвиняешь ты меня?“» ^[899].

До конца жизни Молотов не переставал настаивать на том, что, несмотря на то что Сталин совершал ошибки, в целом он был великим и незаменимым лидером, ответственным за индустриализацию, объединение партии, победу во Второй мировой войне и превращение Советского Союза в великую державу. «Ни один человек после Ленина, не только я, ни Калинин, ни Дзержинский и прочие, не сделали и десятой доли того, что Сталин… Как политический деятель он выполнил такую роль, которую никто не мог взвалить на свои плечи» ^[900]. Сталин сделал все это не один — ему была нужна команда, и Молотов, в частности, был важной ее частью. У Советского Союза были реальные враги, как внутри страны, так и за рубежом, и его руководителям приходилось быть жесткими. Даже большие чистки были, по словам Молотова, в основном оправданны, и он признавал свою личную ответственность за них, отметив, что разделял ее со всеми остальными членами команды ^[901]. Судя по всему, и Молотов, и его жена оставались убежденными сталинистами. Полина, которая, в отличие от мужа, не потеряла членство в партии в 1961 году, была «полна энергии и воинственного духа» и регулярно посещала собрания своей партийной организации на кондитерской фабрике. Когда Светлана Аллилуева навестила Молотовых в 1960-х годах, Полина сказала ей: «Твой отец был гений. Он уничтожил в нашей стране пятую колонну, и когда началась война — партия и народ были едины». Молотов был тише, но кивнул в знак согласия с Полиной. Дочь Молотова и ее муж смущенно молчали, «опустив глаза в тарелки», и Светлане Аллилуевой, которая теперь общалась с диссидентствующей интеллигенцией вроде писателя Андрея Синявского, они казались «динозаврами» ^[902].

Каганович занял сходную позицию, хотя и несколько более оборонительную. Обвинения в том, что он не спас своего брата Михаила, всегда расстраивали его, и он больше, чем Молотов, подчеркивал, что Сталин манипулировал своими единомышленниками, чтобы сделать их соучастниками в гибели коллег. Ворошилов был обеспокоен инициативой Хрущева по десталинизации и писал о Сталине в 1968 году: «При всех его ошибках я не могу говорить о нем без уважения» ^[903]. Говоря в частном порядке с Василием Сталиным в 1960 году, он высказал свое одобрение тому полезному, «которое ваш отец сделал», но при этом заметил: «В последние годы ваш отец стал очень странным, он был окружен негодяями, такими как Берия… Это все плохое влияние Берии» ^[904].

Даже самые ярые десталинизаторы в команде, Хрущев и Микоян, сохраняли некую двойственность в оценке Сталина ^[905]. В целом он не был «врагом партии и рабочего класса, — сказал Хрущев польским коммунистам в 1956 году, — вот где трагедия, товарищи». Он хотел «служить обществу», и именно в этом контексте совершал свои преступления. Ясно, что у него развилась «мания преследования». «Но, товарищи, Сталин — мне бы хотелось описать теплую сторону, его заботу о людях» ^[906].