Валентин Серов - читать онлайн книгу. Автор: Марк Копшицер cтр.№ 55

Им стали, кроме искусства и литературы, которые действительно отличались упадочными настроениями, называть вообще все, что отличалось от искусства, завоевавшего признание до появления этого термина.

Старая история! Еще Пушкин писал о критиках, которые «бранятся именами классик и романтик, как старушки бранят повес франмасонами и вольтерьянцами, не имея понятия ни о Вольтере, ни о франмасонстве».

То, что в России в конце XIX века ревнители российской самобытности ругали непонятным французским словом «декадентство», во Франции, где этот термин родился, называли «L’art nouveau», то есть «новое искусство».

Именно это новое искусство заполнило выставки «Мира искусства» и страницы журнала, и ничего, конечно, декадентского, декадентского без кавычек, то есть упадочного, в них, как правило, не было. (Мережковский и вся его группа, разумеется, не в счет. Они были гостями в журнале, пришли в него значительно позже, и их существование в журнале было одной из причин его гибели.) Но «эта кличка прилипла теперь сразу и безоговорочно к нам, – жалуется Бенуа, – несмотря на то что среди нас были такие „несомненные здоровяки“, как Серов, Малявин и Левитан; да и наши смелые новаторы отнюдь не болели нарочитым упадничаньем».

Впрочем, Бенуа не очень удивлялся. Он предвидел все это. Ибо еще до того, как начал выходить журнал, он писал: «положим, все, что хорошо, как раз и считается у нас декадентством».

Это мнение удивительным образом совпадает с высказыванием по подобному же поводу В. Д. Поленова: «Что касается до декадентства, то это понятие настолько широко, что Маковский и Мясоедов называют этой кличкой все свежее, живое, талантливое. За такое декадентство я горой стою…»

В конце концов слово «декадент» совершенно утратило даже свой первоначальный условный смысл и ругали им, подобно флоберовскому обывателю, всякого инакомыслящего ^[33].

Но мирискусники страшно оскорбились, и Дягилев в первую очередь. Он говорил, что стал «декадентом по должности».

– Говорят всегда «градоначальник Клейгельс», – острил он, – так и про меня не говорят просто Дягилев, а непременно «декадент Дягилев».

Из художников больше всех негодовал Коровин. Сколько он бумаги извел, доказывая, что не был никогда декадентом:

«Неожиданностью форм, фонтаном цветов мне хотелось волновать глаза людей со сцены, и я видел, что я даю им радость и интерес, но они, уйдя из театра, читали в газетах: декадент Коровин. Это было смешно и грустно».

«Если что не понимаешь, то и слово есть такое, которое тоже не понимаешь. Можно обругать, и ничего – на душе легче».

«Слово „декадент“ было ново, вроде сволочи, почему-то применяли его ко мне и Врубелю. Я-то знаю, что потому, что мы были неплохие художники».

«Когда я работал оперу и балет, то считалось, что я новатор, разрушающий традицию, – чего? Рутины и скверной живописи. И меня считали декадентом-революционером и все время ругали».

Ругали, конечно, не только Коровина, ругали всех, кто дерзал сотрудничать с «Миром искусства».

И это обстоятельство определило в значительной мере лицо журнала. Его деятельность вызвала реакцию и лагеря критиков, тяготевших к старому академизму, и лагеря передвижников. Мирискусников проклинали справа и слева, а они направо и налево огрызались.

Это импонировало Серову, в душе он любил забияк, их боевой задор зажигал его и заставлял быть таким же активным, как и они. Больше того, он совсем не обижался на кличку «декадент», она веселила его; может быть, именно потому, что меньше, чем к кому бы то ни было, ее можно было приклеить к нему. Он не испытывал ни малейшего смущения от этой клички: ну да – декадент, ну и что же такого, что декадент, разве в названии суть? Если то, что они делают, декадентство, значит декадентство – это хорошо. И он пишет в одном из писем: «радуюсь успеху декадентов», употребляя это слово без всякой иронии, как нечто обыденное и совсем не обидное. Он принял эту кличку не за кличку, а за новое название, принял просто, как принимал, скажем, названия: импрессионист или передвижник…

Однако на «декадентов» нападали все яростней и яростней, и Серов все чаще вынужден был приходить на помощь друзьям и своим влиянием, и своим остроумием. Отбиваться приходилось, собственно, от двух активных критиков: Буренина и Стасова, которые были врагами между собой и врагами «Мира искусства» одновременно.

Виктор Буренин, некогда человек передовой, «искровец», сподвижник Курочкина, сотрудничавший прежде и в некрасовском «Современнике», и в щедринских «Отечественных записках», и даже в герценовском «Колоколе», в то время, о котором идет речь, всем существом своим был предан самой реакционной части российской общественности и, как всякий ренегат, даже в черносотенном «Новом времени», где он вел отдел литературы и искусства, отличался особенно изощренной реакционностью, зачастую оставляя позади в своих публичных выступлениях даже своего осторожного и умного шефа Суворина. Статьи, в которых он разносил мирискусников за их поход против академизма, были наполнены грубой бранью и откровенной клеветой. Однажды, после какого-то особенно гнусного фельетона, Дягилев в сопровождении Философова отправился к Буренину домой – объясняться. Было это весной, в предпасхальный вечер, когда люди наносили друг другу визиты, поздравляли. Они поднялись по лестнице, позвонили. Дверь открыл сам Буренин, ожидавший, должно быть, увидеть кого-нибудь из своих друзей. Дягилев сказал ему все, что он думал о нем, и после этого, сняв с головы цилиндр, ударил Буренина этим цилиндром по физиономии.

Двоюродные братья спускались по лестнице под страшную брань оскорбленного хозяина. Подробности этого происшествия скоро стали всеобщим достоянием ^[34]. Серов был в восторге. И вскоре после этого писал Бенуа: «Суворин с Бурениным сейчас здесь в Москве. Не пойти ли и мне, в свой черед, колотить его – чем только, не знаю – цилиндра у меня нет».

Но колотить Буренина больше не пришлось. Урок пошел ему впрок, после этого случая ни одной его статьи о «Мире искусства» в «Новом времени» не появлялось.

Гораздо труднее было со Стасовым. Бороться с ним нужно было серьезно. Он пользовался громадным авторитетом в художественном мире России, огромные заслуги его были бесспорны. Он поддержал в свое время передвижников и очень много сделал для их утверждения в период их становления и расцвета. Не меньше сделал он для русской музыки. Он был честным и благородным человеком с прогрессивными, демократическими взглядами.