Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991 - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Гончарова cтр.№ 72

13 сентября, пятница

Вчера внезапно пришлось оборвать писание, потому что пришла Зоя. Все ноет о своем положении. Действительно, положение у нее никуда не годится. Ее даже на биржу не принимают, потому что у нее мать – кустарь. Что ей дальше делать, неизвестно. Я проводила ее до дому (она живет в Марьиной Роще), зашла к ней и взяла почитать книгу Дмитриевой «Червоный хутор», книга интересная, я ее вчера читала.

Вечером Н. тоже не приходила. Только вдруг в одиннадцатом часу звонок. Мы переполошились, думаем: что такое? Открываем – Наташа с Боем! Я очень обрадовалась. Она посидела минут 10. За два дня, что я ее не видела, я соскучилась по ней больше, чем за неделю.

Сейчас еще нет восьми часов утра. Писать не хочется, буду читать «Червоный хутор».

15 сентября, воскресенье

День прошел. Однообразно и скучно, как все воскресенья. Утром ходила с отцом на рынок. Купили чемоданы для книг Вальке и Нюрке и купили громадный горшок душистой герани. Запах от нее разносится по всей комнате.

Никого нет. Ждала опять Ольгу К., нет ее, жду Зою, тоже нет, и Наташи нет.

Вчера вечером пришла Н. Я сидела с ногами на валике дивана. Н. последовала моему примеру. Мне было отчаянно скучно, и я чуть не заревела и во избежание этого стала читать газету, закрыв лицо рукой. Потом пришла Маруся. Я, как часто бывает со мной в минуту плохого настроения, стала петь всякую чепуху. После ухода М. мне стало еще скучнее. Молча сидели с Н. на диване. Она спрашивает:

– Тебе скучно со мной?..

– Нет, с тобой не скучно, а вообще скучно.

Потом я заявила, что мне хочется сходить в театр, посмотреть что-нибудь сильное, чтобы встряхнуться. Взяла газету, посмотрела отдел зрелищ, заинтересовал Театр Революции. Н. посоветовала сходить туда, но сама идти отказалась. Я заявила, что одна не пойду. Действительно, идти мне не с кем. Н. очень уговаривала меня пойти в театр одной, но если уж я решила не ходить одна, то ее уговоры только укрепили меня в этом. Наплевать, не ходила никогда в театр и не пойду, не надо, пусть другие ходят, а я уж только на афишу погляжу.

Злилась я вчера ужасно. Легла спать, мать спрашивает:

– Чего ты все дуешься, злишься?

– Ничего, всегда такая же.

– Отчего, чего тебе надо? Ни с кем не разговариваешь, только с подругой и веселая, а матери уж и говорить ничего не хочешь. Подруга-то лучше матери, видать.

Кроме школьных подруг, у меня никого не было, но и школьные подруги почему-то всегда боялись меня, и я никогда не участвовала в их веселых времяпрепровождениях. Я жила только школой, учебой и общественной работой в последние годы. Мне некогда как-то было подумать о том, что я, несмотря на свои лета, совсем не умею себя держать среди молодежи, смущаюсь и кажусь всегда настоящей дурой. Особенно меня всегда смущала моя внешность и, главным образом, мое одеяние. Я всегда одевалась очень нескладно. Самой мне это не было видно, а мать не обращала на это внимание. Кажется, оденься я в рогожу, и то она ничего бы не сказала. Мне всегда было завидно, что матери моих подруг так заботились об их одежде. Но в то же время я ненавидела тех матерей за их свободу, потому что моя мать всегда работала, всегда была занята. Вечная моя неловкость, смущение не особенно привлекали ко мне людей, и я сама, чувствуя свое внешнее безобразие перед подругами, старалась удалиться ото всех и злилась, страшно злилась. И вот теперь, уже взрослый человек, я по-прежнему как дикарь на необитаемом острове. Правда, есть Наташа. Но нельзя все время быть только вдвоем, сидеть только на диване и молчать. Это становится уже однообразным, а я хочу людей, хочу шума, хочу того, чем живут другие люди. Мне кажется, и Н. могла бы быть другой, более живой и веселой, чем она есть со мной. Разве такой была она, когда дружила с Тихомировой, Неттельгорст и другими? Уж не боится ли она меня, как боялись меня все. Может, она не сознает этого, а все-таки боится, связана всегдашней моей холодностью и хмуростью. Бывало, Н.Т., со всеми веселая, хохотунья, а как только со мной вдвоем, так сразу серьезная, скучная, молчим, а чуть только третий человек, сейчас опять веселье. Ясно, что я стесняла ее, не вызывала на веселье, как другие девчата. Часто девчата в школе секретничали от меня, когда дело касалось мальчишек, и меня это очень обижало. Ну, хватит. Опять села на своего конька жалоб.

Несмотря на то что уже вечер, никто не идет. И я никуда не иду. У Маруси сегодня гости, значит, к ней нельзя, потому что я неподходящий человек, хотя Маруся всегда была у меня в гостях и была подходящим человеком…

Хоть бы зима скорей. Тогда бы уж я уехала на каток и каталась бы, покуда сил хватило. А сейчас что? Сиди дома и злись. В кино даже нельзя пойти, потому что не с кем, а одной и дома сидеть надоедает. Ох и разозлюсь же я как– нибудь или, что скорее всего, совсем исчезну из дома, буду приходить только обедать да спать.

В тресте я тоже нелюдима. Злят меня все, и поэтому я держусь одна. Завтра, наверное, приедет из отпуска наша делопроизводительница. Нарочно ближе сойдусь с ней, назло всем. В первое время нашего сближения Сальникова спросила меня как-то:

– Вам нравится Лидия Ивановна? (делопроизводительница)

– Очень нравится, такая она хорошая и красивая, – горячо отвечала я. Мне действительно Л.И. нравилась.

– А знаете, мне тут как-то говорят: «Скажите Тане, чтобы она не очень дружила с Л.И., она дурного поведения», – сказала мне после своего вопроса Сальникова.

Я ответила что-то вроде того, что сама знаю, с кем мне дружить. Правда, Л.И. мне не пара, но все-таки назло всему тресту буду с ней дружить. Пусть ахают. Они слишком честны, ну и пусть. А я не хочу быть похожей на них и ничуть не дорожу своей репутацией.

Уже темно, и все-таки никого нет…

Эх, ну что бы это сделать, чтобы показать людям что-нибудь страшное и позабавиться над их трусостью. Эх, пишу и сама не знаю, чего хочу. Скучно, отчаянно скучно. Уйти бы куда, а уйти некуда. Эх, тоска зеленая.

Сальникова ушла в отпуск. Теперь дела в тресте у меня прибавится, и, наверное, буду нервничать.

В пятницу ходили с Н. в кино, видели «Горную балладу». Картина ничего. Один из ее героев был ужасно похож на одного парня со стадиона, Астахова, с которым мы катались на лодке. Н. почему-то заявила, что она больше никогда не пойдет в кино. Странно, почему не пойти иногда. Я бы вот сейчас с удовольствием сходила, а вместо этого сижу и пишу никому не нужный дневник, пишу ни для кого не интересную бузу, а зачем – не знаю, ведь легче мне от этого не становится…

Времени уже около одиннадцати часов вечера. Все уже легли спать.

Н. все-таки была. Хотя и поздно, но пришла. Но настроение мое не поднялось и при ней, и это, наверное, потому, что мать мне вчера сказала, что я только с подругой веселая. Ну, так нате же, вот и с подругой буду невеселая. Просидели весь вечер молча. Я уж если начала молчать, то ничем меня не выведешь из этого состояния. Кроме того, у меня была какая-то обида и досада на Н. Она рассказала, что ходила на Покровку, где живет одно знакомое ей семейство статистика с женой и сыном лет шестнадцати – семнадцати. Ведь вот у нее есть общение с людьми, правда, не очень широкое, но есть, а у меня нет. У меня нет знакомых семейств, куда бы я могла пойти и просто поболтать. Мне идти не к кому, у меня одно – сиди дома, покуда не накопилось достаточно злости, а как накопится, так вымещай ее на ком– нибудь или реви ночью, хотя это удовольствие невозможно, поскольку в комнате, кроме меня, еще трое спят.