История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дубровин cтр.№ 162

Миролюбие императора Александра простиралось так далеко, что он не согласился наградить орденом Св. Георгия полковника князя Бековича-Черкасского за то, что он хотя и произвел блестящую экспедицию, но истребил аул, в котором было до 300 семейств, были женщины и дети. «Умение, – говорил император, – удержать подчиненных в должном повиновении при победе, равно как и в несчастье, есть из первых достоинств военачальника, и я не намерен награждать тех, кои не действуют в сем важном случае во всей точности моих повелений».

Такого рода упрек и постоянные замечания, что умиротворять горцев необходимо кротостью и снисхождением, ставили Ермолова в крайне затруднительное положение. Прожив почти все время среди туземного населения, он видел всю несостоятельность такого взгляда и невозможность прекратить неприязненные действия теми мерами, которые ему предлагали. Видя, что система его действий не одобряется в Петербурге, и решаясь выйти в отставку, Алексей Петрович писал о том А.А. Закревскому, объясняя невозможность оставаться в службе при новом веянии и новых лицах, ставших во главе министерств.

«Петра-хана (князя П.М. Волконского) свергнули, – отвечал Закревский ^[786], – и поступили неожиданным образом. При назначении на его место другого (барона И.И. Дибича) не решились сказать о нем ни слова, как будто его и не существовало. Этому и примеров не бывало. Он выпросился в отпуск и до сих пор занимается хозяйственными распоряжениями, разъезжая по деревням своим; но к приезду государя обещает и он возвратиться в Петербург. Хотя честолюбие, по-видимому, и не терзает его, но в нем, кажется, так сильна привычка ко двору, что он с ним совершенно расстаться не может.

Вы меня удерживаете в службе ^[787], а сами повторяете об отставке. Вы замечаете, что надобно удалиться прежде, нежели оскорблениями вынудят к тому прибегнуть. Всему этому и я подвергнут столько же, сколько и вы. Но вот что должно вас удерживать и чего я не имею: вы сами убеждены внутренне, что вы отечеству приносите пользу; в краю столь мятежном водворяется спокойствие, жители начинают делаться мирными хлебопашцами. Край сей, с помощью крепостей и других заведений благодетельных, делается верною границею и стеною против народов азиатских, следовательно, с этой стороны вы обеспечиваете нашу Россию совершенно. Сему сделано начало, и если не будет приведено к концу, то преемник ваш может все дело испортить, и тогда вся польза, которую вы доставить России стремились, исчезнет.

И потому вам необходимо служить, доколе не приведете в исполнение всех ваших предположений, и чрез то не соорудите себе вечного памятника. К тому же соотечественники вам отдают справедливость и глаза всех устремлены на вас. Позвольте вам сказать, почтеннейший Алексей Петрович, что вас не должно оскорблять недоброжелательство министров и стремление выставлять ваши ошибки, не оставляя и домашней жизни вашей в покое. Этому причиной ваше величие и их ничтожество. Люди сии чувствуют, сколь они малы перед вами; они стараются, чтоб другие не делали сего сравнения и не заметили их ничтожества и для того всеми силами стараются вас уменьшить, чтоб чрез то вас к себе приблизить. Но тщетно их старание: они не ослепят всего народа и всякий замечает в сем действие их зависти. Посему вам не следует на сей писк обращать внимания – он не должен вас отвратить от начертанного вами пути».

Убежденный ли этими доводами или из желания довести дело до конца, Алексей Петрович решился оставаться до времени в крае, хотя и находил свое положение очень затруднительным и неприятным.

«В столицах меня сменяют, – писал он ^[788], – иногда казнят, но это не мешает мне, пока лежат на мне обязанности, отправлять их с усердием и хорошо, сколько умею. Между тем я здоров и любуюсь на некоторые, хотя, впрочем, малые весьма, успехи восьмилетнего моего здесь пребывания. Есть, по крайней мере, начала, изрядные для последователей.

Кажется, вечные труды и заботы необходимы для поддержания сил моих, но уже начинаю чувствовать приближающуюся старость. Не по уменьшению усердия и даже некоторой пылкости могу я замечать то, но не с тою смелостью приступаю я к предметам, и те трудности, на которые прежде пускался я решительно, ныне меня устрашают. Словом, я скоро буду совсем не годен для службы и соглашусь с теми, которые таковым уже меня представляют. Не преодолеть мне всех завидующих и враждующих мне, которые каждое из благонамереннейших действий моих превратно истолковывают. Нельзя не знать мне, сколько у меня неприятелей и что за молва обо мне».

Так писал человек, горячо преданный делу, но для которого обстоятельства складывались таким образом, что он должен был видеть всю невозможность оставаться в крае. После смерти генерал-майора Сталя главнокомандующий просил о назначении начальником Кавказской линии известного партизана и поэта Дениса Давыдова, но просьба не была уважена, и, как мы видели, начальником линии был назначен генерал-лейтенант Лисаневич.

«Государю нельзя знать всех генералов, – писал Ермолов П.А. Кикину ^[789], – и потому назначил он Лисаневича, которого, верно, хорошо ему рекомендовали. Если бы знал он, что могущественный Дибич, желая избавить друга своего, генерала Рота, от Лисаневича, совершенно бесполезного, представил его для помещения на линию, думаю, не был бы доволен. Желая мне вредить, не надобно вредить службе государя!

Не станет меня, если бы даже и более был я способным, когда таких будут давать мне помощников и когда я только и должен буду делать, что исправлять их ошибки… Я не шутя ожидаю смены, которая, может быть, и потому нужна, чтобы дать место кому-нибудь из клиентов людей могущественных!»

Смена эта последовала гораздо позже, а теперь час ее еще не наставал. Получив известие о вступлении на престол Константина Павловича, Ермолов сообщил о том шаху. Властитель Персии отвечал, что известие о кончине императора Александра I он принял «как вихрь, разносящий пыль горести в цветник души», а вступление на престол нового императора – «зефиром радости, освежающим садик приятной весны».

– Если, – прибавлял шах, – одна звезда с высоты неба державы закатилась в глубь запада, то, благодарение Аллаху, с востока счастия другая блестящая звезда взошла. Если какая-нибудь ветвь в саду величия срублена секирою злосчастия, то другая ветвь счастия, в парке роз, сделалась плодоносною.

Кончина императора Александра I произвела наиболее сильное впечатление на Аббас-Мирзу, а Фетх-Али-шах торопился отправить в Тифлис мирзу Мамед-Садыка для переговоров о разграничении. Тегеранский двор надеялся, что новый император в первое время, желая сохранить дружественные отношения с Персиею, будет уступчив более покойного. Садык сообщил, что шах намерен отправить особого посла в Петербург – как для поздравления Константина Павловича со вступлением на престол, так и для окончания пограничных дел. Генерал-лейтенант Вельяминов, которому было поручено вести переговоры, отвечал, что о желании шаха сообщит Министерству иностранных дел, но относительно уступок, желаемых персиянами, не может сказать ничего более того, что было неоднократно заявляемо Аббас-Мирзе. Последний требовал присоединения к составу Персии магала (уезда) Гокчинского озера, занятого русскими войсками на основании status quo ad praesentem, и не хотел уступить пространства между реками Капанак-Чаем и Капан-Чаем, занятого персиянами точно на таком же основании и долженствовавшего, по второй статье Гюлистанского договора, поступить во владение России. Строго руководствуясь текстом мирного трактата, Вельяминов находил, что спор о границах может быть решен дружественным образом только тогда, когда речка Капанак-Чай или Мигри-Чай будет границею со стороны Карабага и когда персидское правительство возвратит России пространство между Капанак-Чаем (Мигри-Чаем) и Капан-Чаем (Чугундур-Чаем).