История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дубровин cтр.№ 161

«Провинция сия, – писал главнокомандующий ^[780], – приносит более 50 000 дохода, а сделанные мною издержки не составляют и десятой доли оного. Сверх того, они обращены на предметы, делающие честь и достоинство правительству, ибо уплачены долги законные и дано содержание фамилии умершего владетеля. Я не имел на сие высочайшего разрешения, что вам не может быть неизвестно, и мне, когда нужно было действовать, затруднительно было ожидать оного, единственно для того, чтобы соблюсти установленный порядок, который, впрочем, на провинцию, вновь к управлению присоединенную, до прочного основания в ней устройства, распространяться не может. Передав же раз сбор доходов в ведение министерства финансов, я не входил уже ни в какое распоряжение оными, но за прежнее до того время и по законам и по собственным правилам честь, я ничем не обязан кроме ясной отчетности, и таковая отдана правительству.

Может быть, незнаком я вашему сиятельству со стороны бережливости; но в течение довольно продолжительной, а иногда и видной службы, хорошо будучи замеченным, оскорбительны подобные вопросы, а если сделаны с намерением, то и нестерпимы. Вам, милостивый государь, в поступке моем, когда я ищу только приличия, угодно видеть присвоение излишней власти; уверьтесь, ваше сиятельство, что я не кичусь воспользоваться ничтожностью».

После свидания с императором в Лайбахе Ермолов не располагал оставаться долгое время на Кавказе. «Нельзя, – говорил он ^[781], – без некоторого героизма прожить в здешней стране долгое время и зная, что каждое действие отравляет клевета». Поэтому, проезжая через Москву, Алексей Петрович решился купить себе имение вблизи первопрестольной столицы, дал верящее письмо и часть денег, «которые умножатся, – писал он ^[782], – продажею пожалованных мне бриллиантовых вещей, уже отосланных мною Закревскому, для передачи в кабинет». Ожидая только удобного случая, чтобы оставить край, Ермолов проводил время среди многочисленных занятий, а между тем во главе управления становились новые люди, не особенно расположенные к Алексею Петровичу. Друг и приятель его, дежурный генерал А.А. Закревский, был назначен генерал-губернатором Финляндии, а начальник Главного штаба, князь П.М. Волконский, принужден был по болезни уехать в отпуск. Место его занял барон Иван Иванович Дибич, впоследствии граф и фельдмаршал; в прочих министерствах также произошли перемены.

«И до нас дошел скорый слух, – писал Ермолов ^[783], – о переменах в министерстве. Како паде сей сильный! Ты угадаешь, что я говорю о Гурьеве. Совсем неожиданное падение! Как рад, что разбойника Об…ва удалили, и конечно не сам он догадался оставить место. Дибич сделался великим магнатом, и мне кажется, что должность сия дана ему для того, чтобы производство его менее обидным могло показаться старшим. Он по ловкости своей всем воспользуется, и Волконский чем более продолжит путешествие, тем для него хуже. Это место не мешало бы занять кому-нибудь из русских, но видно нет способных, и миллионы (населения) наши ничего не производят».

Предположения Ермолова вполне оправдались, и он скоро почувствовал на себе влияние нового назначения. Просил ли он о прибавке войск – ему отказывали и старались представить, что если он не может обходиться с теми силами, которые в его распоряжении, то это потому, что главнокомандующий человек заносчивый, сам выискивает поводы для военных действий и для удовлетворения своего честолюбия. «Ты говоришь, – писал Ермолов П.А. Кикину, – что я у вас стекла выбиваю и что по климату вашему это несколько жестоко. Я, право, не знаю, в чем меня еще упрекают; но мне кажется, что я менее никогда не производил шума. Впрочем, мудрено, однако же, согласить меня молчать, когда будут вызывать на бой министры, почасту нелепыми бумагами или возмечтав быть начальниками. Теперь задирает меня Ланской, а я ему на троне польском не удивлялся ^[784]. Не прикажете ли и ему раболепствовать?»

Эта неподатливость и едкое слово были причиною нерасположения многих к Ермолову. Его называли человеком недисциплинированным и жестоким в обращении с горцами.

«Какие не доходили до тебя слухи? – писал Алексей Петрович А.В. Казадаеву ^[785]. – Здесь (в Дагестане) по нескольку раз в год мы все вырезаны, Кавказская линия во власти закубанцев, и сие мало еще, а надобно было прибавить к тому и всех посетителей здешних минеральных вод. Какого добра не желают мне друзья мои! Невзирая на то, любезный друг, я употребляю все труды, каковые могут еще допускать мои силы.

Вот четвертый месяц живу в прегнусной татарской деревне, в скуке несноснейшей. Меня вызвали бывшие в прошлом году в Дагестане беспокойства, но таково сопровождающее меня счастие, что я пришел и недоброжелательствующие рассудили, что выгоднее исполнить требование мое, нежели противиться. Я получил аманатов (otages) от тех из горских народов, которые никогда нам не покорствовали и почитали себя, по местоположению ими занимаемому, непреодолимыми. Мне удалось сделать сие без выстрела и даже без угроз. Некоторые примеры взыскательности, прежде истолковав, что и теперь противящиеся наказаны быть могут, сделали их сговорчивее, а впоследствии привычку сделают повиноваться. Тебе сделают удовольствие известия сии, потому что, прослыв человеком крутым и несколько жестоким, вопреки мнения сего обо мне, поступаю я с кротостью. Не думаю, чтобы кто из начальников мог легко достигнуть той доверенности, которою я пользуюсь между здешними народами».

Тем не менее на Ермолова смотрели, как на человека весьма жестокого, и в Петербурге полагали, что, по отношению к горцам, можно применять и международные отношения, и все особенности европейских войн. Император Александр I, в особенности в последние годы своего царствования, смотрел на войну как на величайшее бедствие и всюду старался внести миролюбие и покой. За несколько месяцев до своей кончины, он, по поводу одной из экспедиций за Кубань, писал Алексею Петровичу, что «подобные поиски и истребление селений, коих жители не изобличены в действительном участии при нападении на подданных или союзников наших, не усмиряют, но, по духу сего народа, склонного и обычаями и законами к мщению за обиды, ведут только к большему его противу нас ожесточению».

Император разрешал производить экспедиции только в самых необходимых случаях, но и при этом желал, чтобы войскам, и в особенности начальникам, внушено было соображать свои действия с видами существенной пользы и чтобы они помнили, «что истинная военная храбрость уважается и отличается только тогда, когда она употреблена против вооруженного неприятеля и соединена с тою необходимою воинскою дисциплиною, которая, в минуту победы, в состоянии пощадить побежденного и остановить всякое мщение над обезоруженными, над женами и детьми».