История войны и владычества русских на Кавказе. Назначение А.П. Ермолова наместником на Кавказе. Том 6 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дубровин cтр.№ 158

Будьте умеренны в обращении вашем с ханом, избегайте переписок с пограничными персидскими чиновниками или, если будете понуждены к тому необходимостью, ограничивайте сношения ваши одним изложением дела, не вмешивая никаких посторонних рассуждений. Советами невежд не исправить, и не вам приличествовать может давать их».

Одновременно с этим, имея в виду миролюбивую политику нашего министерства, Ермолов решился, для сохранения мира, сделать некоторые уступки при разграничении. Отправляя с этою целью Мазаровича в Тегеран, для личных переговоров с шахом, главнокомандующий передал ему как акт, составленный генерал-лейтенантом Вельяминовым с Фетх-Али-ханом, так и контрпроект Аббас-Мирзы. Соглашаясь уступить Персии некоторые пункты в Талышинском ханстве, из числа обозначенных Аббас-Мирзою, Ермолов не мог согласиться на требование остальных, так как имел прежде всего в виду доставить Талышинскому ханству прочные и самою природою назначенные границы. Но взамен того, для удовлетворения претензий персиян, он решился уступить им принадлежавшее России населенное пространство, лежавшее между Копан-Чаем, или Копанак-Чаем, и Мингринскими горами. Впрочем, Алексей Петрович слишком хорошо знал персиян и был уверен, что уступка эта не поведет к сближению. «Я почти уверен, – писал он Мазаровичу ^[766], – что вы не успеете согласить персидское министерство принять предлагаемые мною границы; но быть может, что оно согласится, чтобы на десять лет обе державы остались при том, чем теперь владеют».

В конце июля 1825 г. Лазаревич был уже в Тегеране и тотчас же приступил к переговорам. Шах уклонялся от решения спора и ссылался на то, что все пограничные дела поручены им любимому сыну и наследнику престола. Лазаревич видел в этом желание шаха показать нации, что дружба русских ему в тягость. «Меня уверяли, – доносил Мазарович ^[767], – что духовенство сделало Гокчу религиозным вопросом для Фехт-Али-шаха, крича повсюду, что его величество первый царь Персии, который делает неверным территориальные уступки, и что следовало бы, не теряя времени на размышление, для поддержания его достоинства и для спокойствия совести вернуть Карабаг и Грузию».

«Доселе непоколебимо терпение мое, – писал вместе с тем Ермолов графу Нессельроде ^[768], – и меня не заставят ничего сделать неосторожного; к неудовольствиям не подам причины. Но если поручение, данное поверенному в делах г. Мазаровичу, окажется безуспешным, если шаху и его наследнику невнятен будет глас благоразумия и если дерзости персиян возрастут до той степени, в которой снисхождение не должно иметь места или делается оно порицательным и виновным, я принужден буду прибегнуть к средствам, которые истолкуют персиянам обязанности хранить приличное достоинству нашему уважение.

Многие, не зная происшествий, готовы будут обвинить меня, что не отвратил я разрыва; скажут, что приуготовил даже войну, как могущую льстить видам моего честолюбия. Лучшим правоты моей доказательством суть действия мои с самого начала переговоров о границе. В доказательство же того, что в службе государя моего нет у меня места собственным выгодам, я не скрыл от его величества ожидания моего, что заменен я буду другим в здешнем краю начальником».

В Персии многие желали войны: люди знатные – потому, что, пользуясь миром, шах имел возможность обуздать их своеволие, утвердить могущество свое и, поставив повсюду начальниками своих детей, лишить знать легкой наживы. Простой народ желал войны потому, что в это время правительство обыкновенно ласкало его, ограничивало жестокость правителей, уменьшало налоги и в особенности было снисходительно к пограничным областям из боязни, чтобы они не приняли русских, как избавителей. Наконец, духовенство во время войны пользовалось особыми льготами, и проповеди его давали средства к легкому обогащению, поощряемому самим правительством.

Под влиянием духовенства персияне сильно волновались и готовились к войне. Войска их ежедневно и усиленно обучались строю. «Мои уши очень страдают, – писал Мазарович, – от залпов, которые производятся каждый день после обеда, со времени моего прибытия до сегодняшнего дня. Мои палатки раскинуты в трех-четырехстах шагах за теми местами, где формируются бессмертные полки нового Дария, который в самом деле мечтает противопоставить их фалангам императора Александра».

При таком настроении тегеранский двор был крайне неуступчив и решил отправить своего посла в Петербург с жалобою на несправедливость Ермолова и с уверенностью, что петербургский кабинет удовлетворит все желания шаха. Посол должен был просить об уступке в пользу Персии Гамзачемана, Гокчи, Копана, Мугани и Талыши. «Шах упоен своим могуществом, – доносил Лазаревич, – и поддается внушениям наследного принца и его льстецам. Всемилостивейший государь, говорят они, дайте нам только денег, и мы докажем всему миру, что на земле нет царя более великого и могущественного, как ваше величество. Удостойте бросить взгляд на ваши войска: были ли они когда-нибудь более многочисленны и лучше обучены, чем теперь? Они только и ожидают одного слова шахиншаха и потрясут землю». По словам Назаровича, речь эта была произнесена в присутствии нашего переводчика Беглярова и многих знатных придворных.

Каждый персиянин был в это время в самом воинственном настроении, а Аббас-Мирза не скрывал уже своей ненависти к русским. Он верил, что, каково бы ни было его поведение, все-таки иностранные державы не допустят Россию до войны с Персиею. Такое убеждение выражалось наглостью во всех поступках персидского принца. «Одно время у него была идея, – писал Мазарович, – проводить меня со свистками через весь лагерь. У меня душа надорвана, но я страдаю в безмолвии и в положении кающегося. Эриванский сердарь получил приказание занять наши посты при первом их оставлении по какому бы то ни было случаю, и в особенности Ешекмейдан и Гиль, с тою целью, чтобы при возвращении постов вызвать первые выстрелы со стороны русских».

Несмотря на все это, главнокомандующий не находил возможным делать большие уступки без ущерба прочности границ и достоинству империи. А.П. Ермолов донес императору Александру как о последнем своем решении по вопросу о разграничении, так и о военных приготовлениях персиян.

«Строгий исполнитель священной воли вашего императорского величества, – писал он ^[769], – не подал я ни малейшей причины к неудовольствиям и все доселе преодолевал терпением. Я мог бы перенести более, если бы в понятиях здешних народов оскорбления относились собственно к лицу моему и снисхождение со стороны нашей не принималось в виде робости и бессилия.

Но есть предел снисхождению, далее которого оно порицательно и преступно. Могут оскорбления возбудить познание собственных сил, и кто обвинит меня в чувствах, что я принадлежу государю великому, народу могущественному? Смотрят на поведение мое здешней страны покорствующие нам народы. Они легкомысленны, склонны к беспокойствам и еще не утвердились в обязанностях послушания».